ДВОРНИЧЕНКО А.Ю.

«РУССКИЕ ЗЕМЛИ ВЕЛИКОГО КНЯЖЕСТВА ЛИТОВСКОГО (ДО НАЧАЛА XVI в.). ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ СОЦИАЛЬНОГО И ПОЛИТИЧЕСКОГО СТРОЯ».

Раздел III. Социальная стуктура.

Очерк первый. Князья и княжения в Западной Руси XIII-начала XVI вв. .

Нельзя понять суть той эволюции, которую пережила социальная структура древнерусских земель в составе Великого княжества Литовского, не вспомнив, что представляла из себя эта структура в древнерусский период. Работы последних лет подтвердили правоту тех дореволюционных исследователей, которые утверждали, что Древняя Русь не знала конституированных классов и сословий. В рамках древнерусских городов-государств, по сути общин, принявших форму государства, сословия еще не сформировались. Это, конечно, не значит, что древнерусское общество было совершенно однородным. Социальные группы существовали, но «рядовое свободное людство (земледельцы и ремесленники), объединявшееся в общины, решительно преобладало над всеми другими жителями Древней Руси. Иными словами, подавляющая масса древнерусского населения являлась свободной». Формула зависимости исчерпывалась антиномией «свободный муж - холоп». Знать в Киевской Руси еще не оторвалась от народных масс.
В полной мере это относится к князьям и княжеской власти. Князь на Руси Х-XII вв. был «необходимым элементом социально-политической организации общества». Он являлся боевым командиром и организатором, причем действовал и словом и делом, поднимая боевой дух воинства. К числу его военных обязанностей относилось снабжение войска оружием и лошадьми. Занимались князья и дипломатической деятельностью, а также выполнили судебные функции. У князей был весьма значительный общественный вес, но самодержцами они ни в коей мере не стали. Этому препятствовала суверенность и самодеятельность городских и сельских общин. Что касается межкняжеских отношений, то они определялись переплетением вассальных и родовых отношений, «старейшинство генеалогическое еще не оторвалось от старейшинства политического, хотя расхождение между ними наметилось вполне определенно». Эволюция же княжеских вассальных отношений шла от вассалитета, основанного на пожаловании даней, к вассалитету, базировавшемуся на пожаловании кормлений. В социальном портрете древнерусского князя следует подчеркнуть еще одну важную черту - его мобильность. Несмотря на то, что в городах-государствах были свои любимые, самые популярные князья, редко какой-либо из князей сидел на месте. Князья, которых призывали общины, передвигались из волости в волость, не забывая, естественно, и своих интересов, ища себе лучшую «отчину». Благоденствуя за счет кормлений, сбора полюдья и даней, князья не стремились развивать собственное хозяйство, а что касается так называемой верховной княжеской собственности на землю, то ее в Древней Руси не существовало.
Что же происходит с князьями и княжеской властью в западнорусских землях в XIII-начале XVI в.? Применительно к Северо-Восточной Руси эту тему исследовал В.Б. Кобрин. Однако он ограничился изучением изменения характера «землевладельческих прав князей по мере их превращения в великокняжеских вассалов». Нас интересует более широкий круг проблем, поэтому мы будем использовать не только жалованные грамоты князей, но и данные других источников. Как отмечал В.Б. Кобрин, «приходится прибегать к косвенным данным, к случайным обмолвкам отрывочно сохранившихся источников». Особенно это характерно для второй половины XIII-первой половины XIV в. - самого «темного» времени в истории Руси.
Удобно рассмотреть судьбы князей по различным землям, которые со временем вошли в состав Великого княжества Литовского. В Смоленской и Чернигово-Северской, в отличие, например, от соседней Полоцкой земли, князья прежней династии - Рюриковичи живут и правят и в XIII-XIV вв. Для восстановления их социального портрета мы располагаем смоленской летописью конца XIII-начала XV в., условно вычленяемой, но имеющей «областное значение». Она «носит светский характер, описывая самые разнообразные события на Смоленской земле». Смоленских князей 20-30-х годов застаем в эпицентре социальной борьбы, которая непрерывно кипела в недрах городской общины. В 1239г. князю Ярославу Всеволодовичу удалось «урядить» смольнян и посадить на столе Всеволода Мстиславича. В результате межкняжеской борьбы смоленский стол перешел к роду Давида Ростиславича – его внуку Ростиславу Мстиславичу. Род этот состоял из трех сыновей - Глеба, Михаила и Федора. Князья по очереди оказываются на смоленском столе. Глеб умер в 1277г., Михаил прокняжил недолго и скончался в 1279 г. Гораздо дольше был на смоленском столе Федор Ростиславич. Личность этого князя весьма интересна, хотя деятельность его протекала в основном вне того региона, который нас интересует. Его биография ярко отразила все основные тенденции эпохи и прежде всего усиление политического воздействия монголо-татар. Уже «в 70-х годах XIII в. Смоленск начинает признавать тяжелую руку татаро-монгольских поработителей». В 1274г. смоленский князь выступил против Литвы по приказу татарского хана. Федор Ростиславич Черный - первый князь, который, судя по источникам, несет на себе уже четко выраженное клеймо татарской неволи. Правда, проявилось эти в его деятельности в соседнем регионе, но разорвать судьбы земель Руси в этот период невозможно. Федор принимает активное участие в междоусобных столкновениях, которые происходили на Руси в 80-90-е годы XIII в. Дж. Феннел подметил, что «причиной особой жестокости этой борьбы была в значительной степени политика татар и ход событий на Руси прямо зависел от колебаний маятника власти в кипчакских степях». Что касается Федора, то все перипетии его участия в этой междоусобной борьбе подтверждают тезис о его зависимости от татар. Подтверждают это и данные его жития, повествующего о том, что он много лет провел при дворе хана, был женат на его дочери и рассматривался ханом как его улусник и служебник. В Ярославль он вернулся, захватив город силой, с помощью ордынского войска. Но стал ярославским князем Федор еще в конце 60-х годов, взяв в жены ярославскую княжну Ксению. Обратим внимание на такую форму занятия стола.
Итак, ярославский князь находился в зависимости от татар. Но для характеристики власти князя Федора и других князей - его современников, важна еще одна черта, на которую ни обратили внимание, ни Дж. Феннел, ни советские исследователи. Речь идет о их взаимоотношениях с народными массами, прежде всего с горожанами. Летописные материалы, повествующие о событиях второй половины XIII в., свидетельствуют о том, сколь велика была еще роль городских общин и волостей в политической жизни. Можно привести летописное сообщение о съезде во Владимире, когда были «со единой стороны князь великий Андреи, князь Феодор Черный Ярославскыи Ростиславичь, князь Костянтин Ростовьскыи со единого, а с другую сторону противу сташа князь Данило Александрович Московскыи, брат его князь Михаиле Ярославич Тфсрскыи, да с ними Переяславци с единого». Это те самые переяславцы, которые незадолго до того фигурируют в летописи: «Слышавше же горожане Переяславци рать Татарскую и разбегошася разно люди черные и вси волости Переяславские». О социально-политической активности горожан Северо-Восточной Руси свидетельствуют и городские движения, которые проходили в древних вечевых формах. В целом нужно полностью согласиться с исследовательницей русских летописей Л.Л. Муравьевой в том, что «на страницах летописей среди действующих лиц все чаще появлялись такие герои, как горожане – «люднее»: тверичи, москвичи, смоляне, ржевичи, проняне, дмитровцы, нижегородцы, весь народ...». Добавим лишь, что они не «появлялись», а были наследием Древней Руси. Мы коснулись темы демократических традиций в Северо-Восточной Руси лишь в связи с социальным портретом Федора Ростиславича. Что же касается их бытования в Западной Руси, то сам Федор вскоре испытал их влияние на себе. Сыну покойного князя Глеба Александру удалось захватить Смоленск, причем не силой, а лестью. П.В. Голубовский справедливо предположил здесь участие городской общины Смоленска. Действительно, ожесточенная попытка Федора вернуть себе Смоленское княжение не увенчалась успехом. Он так и умер, не обретя его. Древнерусские городские общины не любили иметь князей «на стороне». Князь нужен был свой, на месте.
Эти факторы - внешний (в лице иноземных завоевателей) и внутренний (в лице масс городского и сельского люда) - были определяющими и на протяжении XIV в. Правда в качестве внешнего все больше выступают не татары, а Литва, с одной стороны, и быстро растущее Великое княжество Московское - с другой. Уже при Александре Глебовиче Москва захватила Можайск, а при Иване Александровиче, чье долгое правление охватывает 45 лет, великий князь Иван Данилович «послал же свою рать с Товлубием к Смоленску». Мы не будем касаться темы взаимоотношений Смоленской земли с соседями в этот период, поскольку этот вопрос - тема отдельного исследования и она обсуждалась во многих работах. Нам же важно отметить, как менялось положение смоленских князей, которые все больше оказывались в положении того зайца на средневековой гравюре, который олицетворял собой Смоленск, зажатый между могущественными противниками. В своей подтвердительной грамоте Иван Александрович называет Гедимина «братом моим старейшим». Опираясь уже на другого литовского князя - Ольгерда, Иван Александрович пытался вернуть Можайскую волость, а в 1348г. смоленское ополчение участвует на стороне литовцев в битве у Стравы. Преемник Ивана Александровича - Святослав Иванович, ведет ожесточенную борьбу с Литвой (в этой борьбе он и нашел себе погибель). Впрочем, он получил отлучение от церкви и за борьбу с Москвой. После гибели Святослава Ивановича литовский князь Скиргайло посадил в Смоленске Юрия Святославича, предварительно вылечив его от ран. Последний удар по Смоленскому великому княжению нанес Витовт, который, прикинувшись третейским судьей, выманил из Смоленска князей и, арестовав, отправил в Литву. Юрий Святославич, пытавшийся найти поддержку в Москве, так и не смог вернуться на Смоленское княжение и драматично закончил свою жизнь на чужбине.
Каковы были отношения между князьями того рода, который правил в Смоленской земле? Огромную роль в этих отношениях играла та волостная жизнь, которая началась еще в предшествующий период и продолжалась в новых условиях. Как известно, раньше всего от Смоленской волости отделился Торопец. Торопецкий князь уже в 1169 г. упоминается отдельно от смоленского князя. Во второй половине XII-первой половине XIII в. его князья трижды оказывались на новгородском столе. Но этот центр очень рано втянулся в орбиту влияния Литвы, и княжеская власть здесь была ликвидирована. Пол властью Литвы он составил особый округ под правлением самостоятельного наместника. Зато уже в XIII столетии выделяются новые волости, на княжениях в которых оказываются князья смоленского княжеского дома или других княжеских ветвей. Первым вяземским князем был сын Владимира Рюриковича Андрей Долгая рука. Какая сила стояла за вяземскими князьями и почему выделилась Вяземская земля? На этот вопрос могут пролить свет следующие события. В 1300 г. князь Александр Глебович вместе с ополчением смольнян и братом Романом двинулся к Дорогобужу, «и оступил город, воду отнял». Тогда князь Андрей Вяземский «прииде ратью с Вяземци, и поможе Дорогобужцем, и убиша князя Александра сына», да еще и 200 смольнян убили, после чего князь Александр вынужден был возвратиться. Этих «вяземцев» надо оценить по достоинству. Ясно, что это городское ополчение, представляющее вяземскую общину. Самостоятельность вяземского ополчения, его стремление помочь дорогобужцам - все это свидетельствует о том, что вяземская земля достигла уже значительного развития. Вяземская волость теперь фигурирует в источниках. Появление в таких условиях княжения весьма симптоматично. Как и в предшествующий период, оно наблюдается там, где возникает самостоятельная волость. Общественно-политические процессы предшествующей поры шли и в это время.
Период распада Смоленской земли приходится на время после смерти Ростислава. П.В. Голубовский подметил, что споры между братьями Глебом, Михаилом и Федором - «это первый случай, когда Смоленская земля... распадается на отдельные мелкие политические единицы». В это время выделился Можайск, где князем стал уже известный нам Федор Ростиславич. В XIV в. можаичи выступают как реальная политическая сила, способная постоять за свои интересы.
Выделение Белой и Мстиславля, по нашему убеждению, связано с той же закономерностью. Правда, процесс уже несколько деформируется вмешательством литовских сил. Первым князем в Белой был Иван Владимирович - сын киевского князя Владимира Ольгердовича. Факт его появления был связан с процессом складывания местного земства. Не случайно «того же лета Смольняне воевали Белоую» - они пытались воспрепятствовать расползанию своей волости. В ответ «Олгерд воевал Смоленск, а Мьстиславль взял, а Литвоу свою в нем посадил...» Смоляне пытались отвоевать город. П.В. Голубовский подметил, что само ожесточение, с которым смоляне пытались вернуть Мстиславль и подвергли репрессиям мстиславцев, свидетельствует о желании оторваться от материнской волости.
Возникшие княжения были тесно связаны с интересами местных волостных общин и долгое время оставались в орбите влияния смоленского князя. В документах смоленский князь именуется великим, ставится выше, скажем, тверского и брянского, в «имени» его могут быть другие князья, так же как и в «имени» Ольгерда. В другом документе: «в имени» смоленского князя стоит князь Федор Романович, князь Михаило Иванович Вяземьский. Очевидно, эти князья могли входить в думу великого князя смоленского. Князь мог быть и наместником великого князя, как это было с Андреем Михайловичем. В целом власть великого князя смоленского была очень велика, и литовское правительство, конечно же, не могло мириться с нею. Но надо еще и еще раз подчеркнуть, что до самого падения власти смоленских князей она была ограничена волеизъявлением народа - массами городского и сельского люда.
Какова же была судьба князей и княжеской власти в XV в.? В этом отношении большой интерес представляет для нас история Мстиславского княжества, в судьбах которого «воспроизводятся все главные явления, характеризующие вообще удельный быт литовских областей старого времени». В этом городе, отторгнутом от Смоленска в результате волостного дробления, постепенно прививалась литовская княжеская власть. Во время осады Мстиставля застаем здесь Коригайло Ольгердовича, который и стал, видимо, первым Мстиславским князем (этот князь погиб в борьбе с рыцарями). С 1392 г. здесь княжил Лингвень-Семен. Именно с него здесь и начинается наследственная власть. Семену-Лингвеню присущи те же черты, что и всем ранним литовским князьям. Он принимал активное участие в политической жизни. Новгородская летопись сообщает о том, что «прииха в Новгород князь Симеон Олгордовиць на Успенье святыя богородици и прияли его новгородци в честь». В качестве новгородского князя он присягает на верность Ягайле, который его «поставил» «опекалником мужем и людем Великого Новгорода». После смерти Семена княжеский стол в Мстиславле перешел к его сыну Юрию. В 30-х годах княжение это было отнято у Мстиславских князей за то, что Юрий выступал на стороне Свидригайло. (Сигизмунд не мог ему этого простить.) Однако в 1442 г. волею Казимира Юрий вернулся в Мстиславль. Через два года, впрочем, его опять лишили стола (как участника заговора Михаила Сигизмундовича). В 1446 г. здесь получил кормление выходец из Северо-Восточной Руси Василий Ярославич Боровский. В 1448 г. Юрий вновь стал князем. Под этим годом он упомянут на сейме в Люблине в качестве посла от Литвы.
От времен Семена и его сына сохранился целый комплекс грамот, которые позволяют рассмотреть внутреннюю структуру Мстиславской земли. Из грамоты Юрия, которая оказывается «ободной», т. е. подтверждает прежние пожалования, узнаем, что уже Семен-Лигвень поставил церковь во имя св. Онофрия и устроил общежительный монастырь и «подавал люди к тому монастырю с пашнями и сеножатями, данников с данью медовой». Грамота Семена носила несудимый характер: «...и тых людей монастырских нашим наместником и всим нашим заказником не судить, а ни рядить, ни детских не посылать». В этой и во многих других грамотах, а по Мстиславскому княжеству до нас дошел значительный комплекс грамот, содержатся сведения о социальном организме, который значительно отличался от того, что мы видели прежде. В центре этого социального организма князь, который собирал дань с населения княжества и распоряжался ею, осуществлял и некоторые другие государственные прерогативы (в этом ему помогал соответствующий аппарат).
В одной из грамот князь Юрий облагодетельствовал пожалованиями некоего боярина Василия Толкачева, который получил в основном из двора Холхла земли и людей. Эти люди должны служить боярину так же, как служили князю, и дань давать «по тому ж, как нам давали». Грамота совершенно определенно описывает то, чем мстиславский князь владел в своей земле - дворами и служилым людом.
После смерти Юрия мстиславский стол перешел к его сыну Ивану Юрьевичу. В правление Юрия и особенно Ивана формируется представление о Мстиславском княжестве как об удельном. Не случайно после смерти Ивана в 1489 г. Княжество переходит к наследникам по женской линии - жене, умершей около 1495г., а затем дочерям. Для понимания статуса княжества в этот период представляет интерес привилей Александра, адресованный дочерям последнего князя из рода Лингвеня. Оказывается, и Юрию и Ивану вне их родового гнезда придавались «имения и люди», которые господарь и забрал «к своей воле». Удел же теперь давался княжнам до той поры, когда «даст бог облюбенцев, княжат, которые будут ровны им». Таким «облюбенцем» для одной из княжен стал князь Михаил Заславский, которому был дан привилей, подтвержденный Сигизмундом в 1507 г.
От начала XVI в. имеется довольно значительное число грамот Михаила с торжественной интитуляцией: «Божьей милостью мы...». Нельзя, однако, не видеть тех изменений, которые происходили со статусом Мстиславского князя. Не случайно, мы встречаем и такую интитуляцию: «Божьею милостью и здоровьем господаря нашего великого короля Жикгимонта...». Не случайно князь дает своей супруге «против вена и венованья» не части княжества Мстиславского, а свои «выслуги» в Кревском повете. Великий князь литовский все больше распространял свою власть на княжество. Тем не менее он «порадив с бояры» дает по-прежнему пожалования: «И тым людем... никоторые службы нашое... не служити, ни посощиш и подимщины и талици тыи люди не давати».
В 1514 г. со своей отчиной Михаил подался в Москву, но затем вернулся. Литовское правительство посчитало его не виноватым в том, что он служил Москве. «Бояре его и люди Мстиславские ему ко обороне помочни быти не хотели». По этой причине никакой «мерзячьки» литовский князь ему делать не стал. «Пусть служит, как и перед тем служил». Однако наступление великокняжеского уряда, судя по всему, продолжалось. С этим, видимо, был связан отъезд Федора Михайловича в Москву, где он обязался верой и правдой служить московскому князю и его детям. На какое-то время отчина была преобразована в староство, а в 1527 г. ее Михаил получил. Но на каких правах?! «Дал... - заявляет великий князь литовский, - замки Мстиславль и Радомль, с дворы и бояры и их именьи, и с селы тых замков и со всеми люди данные и тяглые, дали есмо от нас ему в держание, до его живота». Как совершенно верно подметил еще Ф.И. Леонтович, остался лишь титул князя без прежнего владетельного характера, т. е. «удельный князь превратился в простого державца-урядника господарского». Однако злоключения Михаила на этом не закончились. Ряд грамот конца 20-х годов обращен уже к наместнику Яну Ильиничу, сыну брестского старосты. А что же Михаил? Ему предоставлена половина даней Мстиславских на каждый год. Все прежние пожалования Мстиславских князей Онуфриевскому монастырю, начиная с Семена-Лингвеня, господарь подтвердил.
Так был отлучен князь Михаил Заславский от Мстиславского удела. Но титул князя Мстиславского за ним остался. Мы застаем его среди «почета» князей в «Ухвале» (Переписи) 1528 г. Князь Михаил Иванович Мстиславский «маеть ставити к службе земской 32 кони».
О других князьях Смоленской земли известий в источниках гораздо меньше. С другой стороны, они неоднократно служили объектом изучения, в том числе и в последнее время, и поэтому мы остановимся на них менее подробно.
Вязьму в 1403г. заняли литовские войска, а князей взяли в плен. Потом их вернули, и они должны были служить великому князю литовскому (со своими боярами и слугами становиться в войско) и, кроме того, ежегодно платить «посощину» в казну Смоленска. К сожалению, о княжеских правах у нас нет сведений. Больше известно о их службе и пожалованиях, которые им давались. Они получали в кормление волости и отчисления от «мыта». Весь XV в. разросшийся род князей вяземских служил великому князю литовскому, пока в конце столетия эти земли не отошли к Москве. Интересно, что в Москве их судьба была схожа. Вяземских князей привезли в Москву,а потом Иван III пожаловал их же вотчиной и «повелел им собе служити».
Аналогично складывалась и судьба Белой. Правда, князья Бельские, в отличие от вяземских, были Гедиминовичами. Основателем этого рода был Иван Владимирович - сын Владимира Ольгердовича. Его судьба была во многом типичной. Во время событий 30-40-х годов он был сторонником Сигизмунда, потом перешел на сторону Свидригайло и попал в плен. В 1445-1446 гг. был служилым князем в Великом Новгороде. За время его правления княжество постепенно приобретало характер удельного. Во всяком случае, его сыновья Федор и Семен владели княжеством «по дельницам». Когда Федор бежал в Москву, «делница» его перешла к князю Семену. Но тот в 1500 г. со всей своей отчиной также перебрался в Великое княжество Московское.
В конце XV в. на территории Смоленской земли застаем ряд княжеских владений. Например, князья Жилинские. Их вотчина - одна из дорогобужских волостей. Ф.И. Леонтович был не прав, когда называл эту волость их «родовым гнездом». Это явно их приобретение, как и другие господарские «данины» в поветах Смоленском, а также Виленском. По «Ухвале», князь Василий Жилинский должен был ставить два коня.
Здесь же на территории дорогобужской волости сидели князья Глазыны и их ответвление - Пузыны. Все эти мелкие и мельчайшие князья - результат дробления прежних княжеских родов, их владения - обычные крупные земельные владения. По наблюдениям Ф.И. Леонтовича, на территории Смоленской земли во времена Казимира существовали владения соседних северских (верховских) князей - Одоевских, Воротынских, Масальских и др.
Со Смоленской землей была тесно связана судьба и соседней Чернигово-Северской земли. В предшествующий период здесь шли те же процессы, что и повсюду на Руси. Под влиянием волостного дробления здесь во многих центрах появляется княжеская власть, что свидетельствует о достижении местными центрами соответствующего уровня социально-политического развития, формировании достаточно мощных демократических традиций, стремлении к суверенности.
В начале изучаемого периода на роль одного из самых значительных центров выдвигается Брянск. Вполне возможно, что это связано с демографическими сдвигами, произошедшими после татаро-монгольского нашествия. Во всяком случае, ясно одно - возвышение Брянска - результат деятельности тех же механизмов, что и в предшествующий период. В 60-х годах здесь княжил сын Михаила Черниговского, убитого татарами. С 1263 г. Он - уже в Чернигове, а в Брянске неожиданно оказывается сын смоленского князя Глеба Ростиславича. П.В. Голубовский писал, что «из последующих фактов, имевших место в самом начале XIV в., можно предположить, что Ростислав Глебович был призван вечем города Брянска». К 90-м годам XIII в. относится окончательное утверждение смоленского князя в Брянске. Однако утверждение, что «Брянское княжество в первой половине XIV в. было уделом Смоленской земли», представляется нам ошибочным. Смоленский князь срастался с местными волостными интересами и объективно способствовал укреплению местного земства. Не случайно в это время сюда переносится и черниговская епископская кафедра. Показателем усиления брянской волости была борьба с сильным соседом. Брянский князь во главе своего ополчения в 1286 г. осадил Смоленск. В 1293 г. застаем этого князя на княжении в Новгороде. В конце 90-х годов он вновь на брянском столе. Брянский князь еще настолько силен, что ему удается противостоять литовскому натиску, но с татарами сладить было невозможно. Хан Менгутимир дал волынскому князю Льву рать и «Заднепрескыи князи все да ему в помочь Романа Дьбряньского и сыном Олгом и Глеба князя Смоленьского иныих князии много, тогда бо бяхоу вси князи в воли в Татарьскои».
Эту татарскую неволю надо иметь, конечно же, в виду, изучая статус брянского княжения второй половины XIII в.
В начале XIV в. разворачиваются события, которые свидетельствуют о силе брянского земства. Смоленский князь выводит из Брянска сына Романа Дмитрия и сажает там своего сына Василия, но брянцы... хотят князя по своему выбору. В 1309г. они призывают к себе бывшего можайского князя Святослава Глебовича, который и прогоняет своего племянника из Брянска. Василий Александрович обратился за помощью к татарам и с татарским войском пошел к городу. Разыгралась столь примечательная сцена, что ее грех не воспроизвести. Находившийся в то время в Брянске митрополит увещевал Святослава смириться и поделиться властью с Василием, на что тот отвечал: «Госполине, Брянци мя не пустят, хотят за мя головы свои сложити». Брянцы однако свои головы пожалели. Не выдержав натиска татар, они покинули князя. Святослав бился с противниками силами одного своего двора и, естественно, потерпел поражение. Смоленский летописец осуждает брянцев, называет их поступок, не без оснований, изменой. Но надо учитывать, что силы были неравны.
Вокняжился Василий, но после его смерти в 1314 г. брянци вновь взяли «своего» князя - Дмитрия Романовича. Брянцы продолжали нести борьбу с соседней волостью. В 1333 г. вместе с татарским отрядом Дмитрий Романович неожиданно пришел к Смоленску.
Вечевая жизнь в Брянске не умирала. Мы воспринимаем ее, правда, сквозь призму враждебного Брянску летописца, который расценивает их действия как «крамолу». «Тое же зимы злые коромолницы, сшедшеся вечем, Брянци убиша князя Глеба Святославича…» По всей видимости, и литовский князь оказался на столе в Брянске в результате вечевой инициативы. Во всяком случае, его вокняжению предшествовала «замятия» в городе, в результате которой и утвердился на столе литовский ставленник.
Под 1372 г. в качестве брянского князя фигурирует Дмитрий Ольгердович. В это время Брянск был тесно связан с Черниговом, князья брянские одновременно считались и князьями черниговскими, судьбы двух столов переплелись. Это обстоятельство весьма затрудняет работу историка. Так, в Любецком синодике с титулом великого князя черниговского записаны две личности - Роман Михайлович и Дмитрий. Р. Зотов считал этого Дмитрия одним из младших сыновей Ольгерда - Дмитрием Корибутом. По мнению новейшего историка Ф.М. Шабульдо, это - старший Дмитрий Ольгердович, и именно он вписан в синодик. Белорусско-литовская летопись причисляет к черниговским князьям и Константина Ольгердовича. Все трое, видимо, княжили в Чернигове во второй половине XIV в., но в разное время. Ф. М. Шабульдо считает, что в середине 70-х гг. Дмитрий Ольгердович княжил уже не в Брянске, а в Чернигове. Кроме Чернигова и его волости, власть его распространялась на Стародуб, Трубчевск и Новгород-Северский.
Однако в 1379 г. Дмитрий Ольгердович отъехал на службу в Москву, где получил в кормление Переяславль. В 1388 г. Он вернулся и принес присягу верности. Дмитрий Ольгердович пал на Ворскле. Входил ли Брянск в сферу влияния Дмитрия-Корибута (о нем ниже), не знаем. До 1401 г. в Брянске, по всей видимости, сидел Роман Михайлович, который был одновременно наместником великого князя в Смоленске. После Романа - Александр Патрикеевич Стародубский. Затем в Брянске княжили последовательно Свидригайло, Сигизмунд Кейстутьевич и снова Свидригайло. С 1438 г. здесь сидели наместники. Известны и имена этих наместников - Юрша и Немира. В 1446г. Брянск с другими северскими городами давался Василию Ярославичу Боровскому, но он вскоре вернулся в Москву. В 1450г. Брянск передается «в вотчину» Ивану Андреевичу Можайскому - тоже московскому беглецу. Интересно выяснить, что представляло собой внутреннее устройство брянской волости. По своей структуре она весьма напоминает Поднепровские и Подвинские волости. «Послушная» грамота Казимира адресована «всем бояром Брянским, и местичом, и всим мужом бранцам»... «Дали...есмо Брянеск у вотчину... так как за нами был, а ему нам с того служити. Ино будете его послушны во всем, как самих нас, а с отчизн свои и со всего своего именья, как хто што первее того держал, служите ему. А ему вас приказали есмо с ваших именей не гнати, а ни отнимати; а в церковное ся ни во что не вступати; а суды судити по старине, а своих новых судов, а никоторые пошлины не вводити». Значит, волость населена была свободным, служилым людом, который должен был нести определенные повинности. В 1479г. был издан подтвердительный привилей. Позже Брянск вновь передавался можайскому князю. В 1494 г. упоминается брянский наместник Федор Заславский. По договору этого года Брянск оставался еще за Литвой, но в 1503 г. Он перешел к Москве. При наместнике делами в земле занимался сам великий князь (об этом говорит грамота 1494 г.). Князь Андрей Кромский обращается к великому князю и просит «села пустого» в Бряньском повете. Великий князь поручил наместнику, проверив обстоятельства дела, дать село просителю.
Рядом с Брянской волостью находилась Трубчевская. В домонгольский период «здесь, как и везде, кристаллизация новых волостей на поверхности исторического процесса отражалась в появлении новых княжений». Среди «стран», которые принимали участие в битве на реке Калке, были «Куряне, и Трубчане, и Путивлици и киждо со своими князьями». Последующая история Трубчевска весьма темна, что и позволило С.М. Кучиньскому сомневаться в генеалогических изысканиях Ю. Вольфа касательно князей Трубецких. По его мнению, в 1377 г. власть в городе принадлежала Андрею Ольгердовичу, и он в 1380 г. пытался ее вернуть с помощью Москвы. Как бы там ни было, в самом конце XIV в. здесь сидел на княжении Михаил Дмитриевич. Но, возможно, и прав С.М. Кучиньский в том, что после вездесущего Свидригайло, который княжил в Трубчевске в 1420-1438гг., волость оказалась в ведении великого князя литовского, ибо уже сыновьям Михаила Трубчевск передавался в держание. В то время, когда князь Юрий Михайлович «бегал» в Москву, его половина передавалась пану Гринку Воловичу, затем ее держал князь Иван Чарторыйский. В 1495 г. великий князь литовский подтвердил Ивану Юрьевичу Трубецкому права на половину Трубчевска. От 1499 г. известен процесс между Иваном Юрьевичем и его племянниками Андреем и Иваном Ивановичами о правах на Трубчевск, так как «дед их и его отец и отец их с ними промежи себе недельны были у отчине». Ивану Семеновичу князь Казимир дал 6 коп грошей от мыта смоленского и путивльского. Сын Юрия - Иван Юрьевич в 1487-1490 гг. занимал уряд Мценского и Любутского наместника и получил 10 коп. грошей с мыта смоленского.
В Стародубской волости, по наблюдению С.М. Кучиньского, первым или одним из первых литовских князей был Андрей Ольгердович. Кто сидел здесь в 80-х годах, сказать трудно. Скорее всего, утвердился один из Наримунтовичей. Правда, в первой половине 90-х годов здесь был Скиргайло. Вполне возможно, что подобно тому, как он изгнал из Киева Владимира Ольгердовича, так и из Стародуба - Патрикия Наримунтовича. В 1397 г. здесь появился Александр Патрикевевич. В 1400 г. он принес присягу польскому королю, участвовал в защите Брянской волости от рязанцев. В 1406-1408 гг. здесь обосновался уже хорошо известный Свидригайло, а с 1408г. - Сигизмунд Кейстутьевич, который в качестве Стародубского князя подписывал трактат с немцами. Здесь он был до того, как стал великим князем (до 1432 г.). Стародуб до его смерти (в 1440г.) управлялся наместниками. В 1446-1447г. в Стародубской волости кормился выходец из Великого княжества Московского Василий Ярославич Боровский. Какое-то время на столе после него сидел Михаил Сигизмундович. В 1449 г. Казимир отобрал у него его княжество и самого выгнал. В конце 90-х годов XV в. Стародуб в составе других владений был передан князю Семену Ивановичу Можайскому («Стародуб и Гомей в вотчину»). С этими земельными владениями Семен Иванович и подался служить московскому князю. По договору 1503 г. Стародуб остался за Великим княжеством Московским.
Черниговская волость во второй половине XIV в. занимала не столь значительное пространство, как прежде. Первым литовским князем здесь стал Константин Ольгердович, умерший около 1390 г. Кто был здесь на княжении после него – вопрос очень спорный. Волость оказалась в непосредственном ведомстве великого князя. С 1420 до 1430 г. здесь правил сам Свидригайло, а до 1438 г. - через своих наместников. После него город непосредственно отошел к великому князю и здесь сидели наместники. Великий князь раздавал здесь своим боярам пожалования. Передавая в 1496 г. город Симеону Ивановичу Можайскому, великий князь отметил: «...нижьли выняли есмо на нас бояр наших... Тые нам мають служить с тых имений своих, а иные бояре мають ему служити с своих именей». С этим князем княжество и отошло к Москве. Новгород-Северский со своей волостью вошел в орбиту влияния Литвы в 1363 г. Князем здесь стал Дмитрий Ольгердович младший - Корибут. В 1388 г. он присягал Ягайло от имени своих бояр и «всех землян», что в данном случае обозначает нерасчлененную массу жителей земли и является показателем в тот период слабой социальной дифференциации, Около 1393 г. за отказ в послушании Витовту Корибут утратил княжеский стол. В этом же году Ягайло присягал «северский» князь Федор Любартович, однако неясно, добрался ли он до этого своего княжения. Во всяком случае, вторую половину 90-х годов он провел вместе со Свидригайло в Венгрии. По мнению С.М. Кучиньского, в это время в Новгороде-Северском сидел его брат Иван Любартович. Это продолжилось до 1420 г. - до появления здесь Свидригайло. После этого мятежного князя город с областью перешел к великому князю Сигизмунду, затем Казимиру, о чем свидетельствуют пожалования великого князя. Здесь сидел московский выходец – Иван Дмитриевич Шемяка. Василий Иванович вместе со своей вотчиной - Новгород-Северским перебежал в Москву.
По тому же пути, что и другие волостные центры, шли в домонгольский период и такие города, как Путивль и Рыльск. И здесь появляются свои князья - литовские властители лишь подхватили эстафету. Нам известен Федор Патрикеевич Рыльский, погибший в печально известной битве на Ворскле в 1399 г. Среди сторонников Свидригайло был князь Федор Александрович из Путивля. До 1408 г. Путивль и Рыльск находились в руках Наримунтовичей. Затем Путивль стал непосредственно зависеть от тех князей, которые сидели в Киеве, а в Рыльске в это время княжил Василий Патрикеевич, умерший без потомства, после чего, видимо, город и область отошли в состав великокняжеских земель.
В северо-восточной части Северщины, в земле вятичей (верховья Оки с притоками) находились «верховские» княжества. «Верховские» князья изучаются уже так давно, что для нашей цели нет необходимости обращаться к фактической стороне дела. Гораздо интереснее разобраться в сущности этой княжеской власти. Прежде всего привлекает внимание территориальное размещение этих князей. Еще Р.В. Зотов подметил, что крупнейшие волости домонгольского периода наряду с более мелкими переходят в последующий период. Вскоре после татарского нашествия в Черниговской земле появляются новые ветки княжеских родов и «удельная раздробленность доходит в XIV в. до чрезвычайности». Это дробление идет в землях вятичей, в которых, как известно, так и не сформировались сильные демократические традиции, столь характерные для древнерусских городов-государств. Другой важный момент-это расположение их на тревожном порубежье. Маленькие княжества постоянно служат предметом споров соседних государств. Эти два фактора, с нашей точки зрения, надо обязательно учитывать, когда речь идет о судьбах «верховских» князей.
Отметим, что здесь удержались старые русские князья. Постепенно они перешли на службу к литовскому князю. В основном это происходит в 1405-1408 гг. во время правления Витовта. Впрочем, картина была сложнее: в ряде городов устанавливалось наместичье правление, и великий князь распоряжался этими районами. Интересная черта в положении этих князей - их служба «на две стороны», о которой неоднократно писалось в литературе. Формула, «а которые князи служат тобе Казимиру королевичу из своих отчын», которую встречаем, например, в договоре Василия Васильевича, Ивана Андреевича Можайского, Михаила Андреевича Верейского, Василия Ярославича Боровского с Казимиром, хорошо отражает суть сложившейся ситуации.
Мы располагаем рядом договоров, которые определяют характер отношений этих князей с литовским «центром». Приведем для примера один из образчиков такого договора: «Бил есми чолом великому князю Казимиру королевичу, иж бы мене принял у службу... мене пожаловал, принял мене у службу, по князя великого Втовътову доконъчанью. А мне ему служыти верне, без всякое хитрости, и во всем послушъному быти; а мене ему во чьсти и в жалованья и в докончаньи держати, по тому ж, как дядя его мене держал господар великий князь Витовт в честь и в жаловании. А полетнее мне давати по старине».
Как подметил еще Ф.И. Леонтович, в источниках нет никаких указаний на то, что князья верховокие, подобно другим литовским князьям, принимали участие в общих делах государства и о том, что они получали от великих князей свои родовые земли и вотчины в виде пожалований и выслуг. Служебная зависимость этих князей не влияла на права их владения. Когда в актах идет речь о разделе пограничных волостей между литовскими и московскими великими князьями, то говорится о разделе самих князей, настолько они срослись со своими отчинами и «делницами». Другими словами, сложившиеся условия способствовали развитию собственности князей на их отчины. Перед нами классический «удел». После 1503 г. большая часть этих княжеств отошла к Москве. Правда, верховские князья встречаются на службе у великого князя литовского и позже, но положение их уже изменится и будет подобно положению других служилых князей (они получат вотчины и «доживотья» в различных частях Великого княжества Литовского) .
Посмотрим, как обстояло дело в соседней Киевской земле. Известно значение этой земли для домонгольокого периода нашей истории. На протяжении всего этого периода Киев номинально оставался главным русским городом, и многие князья считали почетным для себя оказаться на «златотканом» киевском столе. Но такая роль столицы на Днепре привела к ослаблению Киевской земли, как, впрочем, и киевской княжеской власти. Уже в первой половине XIV в. здесь мы застаем княжескую власть, несмотря на все тяготы, которым подверглась эта земля от татаро-монгольского нашествия и вышеупомянутых перипетий еще киевского периода. Источники знают здесь некоего князя Федора. Князь этот, как и характер его отношений с литовским центром, всегда вызывал большие сомнения у исследователей. Тем более, что появляется он на исторической сцене в тандеме с ханским баскаком (некоторые историки по этой причине считали его ставленником татар). Сомнения относительно личности Федора разрешились после опубликования в 1916 г. «отрывков» В.Н. Бенешевича по истории церкви. Новейший исследователь Ф.М. Шабульдо, опираясь на эти отрывки, имел все основания отождествить Федора с братом Гедимина (т. е. Федор был ставленником литовского великого князя). Но власть его в Киевской земле была территориально ограничена и распространялась лишь на северную часть земли. Южная же часть Киевщины оставалась подчиненной ордынской администрации до середины 90-х годов XIV в.
Вероятно, власть литовского князя была ограничена не только ордой, но и сохранением достаточно мощных древнерусских демократических традиций. Вот что сообщает нам белорусско-литовская летопись относительно прихода Гедимина к Киеву. Князь Гедимин, собрав большие силы, пошел «по Велице дни на князя Станислава киевского, и пришел, возмет город Оуручеи и город Житомир». Киевский князь, заключив союз с переяславским князем Олегом, с князем брянским и с князем волынским, и «собралися вси у великом множестве людей своих русских». На реке Ирпень состоялась битва, в которой «поможе бог» Гедимину. Войско русских князей было разбито, а князья киевский и брянский убежали в Брянск. Гедимин «оступит Белгород». «И горожане видечи, иж господарь их з войска побег, а войско все наголову поражено, и они, не хотечи противитися войску так великому литовскому». Затем Гедимин обложил со всех сторон Киев, и «кияне почалися ему боронити. И лежал князь великий Кгиндимин под Киевом месяц, а затым здумали межи собою горожане киевский, иж моцы великого князя не могли терпети болши того без господаря своего, великого князя Станислава киевского. И вслышати то, иж Станислав утек от Кгиндимина, и войско господаря их побито, а в них нет зоставы никаторое, а князь их ни зоставил. И они, змовившимися одномысленне, поддалися великому князю Кгиндимину, и шедши з города со кресты игумены и попы и дьяконы, и ворота городовыи отворили, и стретили великого князя Кгиндимина честно, и вдарили ему челом, и поддалися служити ему, и присягу свою великому князю... на том дали... били челом великому князю Кгиндимину, штобы от них отчизны не отнимал. И князь Кгиндимин при том зоставил и сам честно у город Киев уехал. И слышали то пригородки киевский, Вышегород, Черкасы, Канев, Путимль, Слеповрод, што кияне передалися с городом, а господаря своего слышали, иж втек до Брянска, а силу его всю побнту, и вен пришли до великого князя Кгиндимина и с тыми вышереченными пригородки киевскими подалися служити, и присягу на том дали великому князю Кгиндимину. И переяславляне слышали, иж Киев и пригородки киевскиии подалися великому князю Кгиндимину; а господарь их князь Олг от великого князя Кгиндимина убит, и они, приехавши, и подалися з городом служити великому князю Кгиндимину, и присягу на том дали. И князь великий Кгиндимин, узявши Киев и Переяславль и вси тыи вышереченные пригородки, и посадил на них князя Миндовгова сына Олкгимонта, великого князя Олшанского, а сам з великим веселием у Литву возвратися». Относительно этого летописного рассказа А.Е. Пресняков непременно бы сказал, что это картинка, «взятая живьем» из древнерусских времен. Действительно, здесь имеем дело с теми реалиями, которые неоднократно встречали, изучая политический быт древнерусских городов-государств. Это вече, которое выносит важнейшее решение о судьбе Киева, и здесь ясно видно, что вече – народное собрание - главный орган власти в волости. Мнение главного города земли - закон для пригородов. В летописном рассказе выступает целая система пригородов, которые следят за решениями главного города земли и поступают соответственно этим решениям. Мы наблюдаем и военную функцию княжеской власти, однако основой военной силы князя является волостное ополчение. М. Стрыйковский также сообщает об ополчениях киевлян и волынцев, на стороне которых участвовали в борьбе татарские отряды. Борьба шла с войсками Гедимина. Яркое свидетельство о прежних демократических традициях в Киевской земле имеется и в летописном сообщении 1354 г. «Того же лета поиде из Литвы в Царьград Романь чернець на митроплию, и выиде, не приняше бо его кияне». Следовательно, принцип суверенности городской общины распространялся еще и на церковные дела.
У нас нет оснований считать, что эта ясно прослеживаемая по источникам древнерусская демократия не ограничивала в какой-то мере власть князя (тем более, что она была достаточно нестабильной). Густынская летопись под 1362 г., в связи с победой над татарскими «царьками», сообщает о том, что Ольгерд «Киев под Федором князем взят, и посади в нем Володымера сына своего». Можно спорить о точной дате этого события, но 60-е годы принять можно. Началось правление литовских «выдвиженцев новой волны».
Исследователи дружно и, вероятно, с полным основанием пишут о том, что Владимир Ольгердович был самостоятельным, независимым князем, как во внутренних, так и во внешних делах. Действительно, он, подобно другим князьям того времени, дает присягу Ягайло. В 1386 г. застаем его в Кракове. Ягайло вторично берет у Владимира Ольгердовича подтверждение своей лояльности, а в 1388 г., вероятно, по случаю восстания Витовта - в третий раз. Вскоре ему пришлось и на дело доказывать свою преданность делу Ягайло. В 1390 г. видим его во главе киевского ополчения в борьбе с Витовтом. Столь же активен Владимир и во внутренних делах, будь то церковные или земельные. Он приютил непризнанного в Москве митрополита Киприана.
Интересны жалованные грамоты Владимира Ольгердовича. Вот одна из них: «Се яз князь великый Вълодимер Ольгердовичь, дал есмь святому Николе Смединьскому в дом жеребей земли Григорев Борзиловича... а идет с того жеребья полколоды меду, и полведра, а полбобьра, а полтора воска». И интитуляция, и сама форма пожалования свидетельствуют о княжеских прерогативах Владимира. О статусе великокняжеской власти здесь много говорит и то, что Владимир Ольгердович чеканил собственную монету.
Для понимания характера киевской государственности важен факт сохранения прежних традиций земской жизни и в это время. Мы уже говорили о киевском ополчении, которое, конечно же, генетически восходит к древнерусским временам. Интересен в этой связи и процесс перехода земли под власть Витовта. В летописном сообщении перед нами вновь предстает конституированная система пригородов, которые, судя по всему, находились в зависимости от Киева. Витовт берет Житомир и Вручий, и тогда к нему приезжает Владимир. Значит, Владимир ответствен за пригороды, к тому же их сдача представляла уже непосредственную угрозу Киеву. Уже после вокняжения Скиргайло были взяты и два других пригорода; Черкассы и Звенигород.
Под давлением Витовта Владимир вынужден был уступить киевское княжение и довольствоваться незначительным Копылем. «В начале 1395 г. Скиргайло сменил в Киеве Владимира Ольгердовича и управлял... на условиях обычного для Гедиминовичей княжеского права до своей смерти» в 1396 г. В списке погибших на Ворскле значится и Иван Борисович Киевский, который мог быть преемником Скиргайло.
Видимо, в конце 1399 г. киевское княжение было передано князю Ивану Ольгимунтовичу Гольшанскому, происходившему из старинного литовского рода. 1 января 1401 г. в Вильно он подписал очередной акт польско-литовской унии и выдал особую присяжную грамоту польскому королю. По предположению П.Г. Клепатского, в 1408 г. вновь оказался на столе представитель прежней династии - Олелько Владимирович. В борьбе Витовта со Свидригайло он держался стороны последнего, «wiode swoje Kijany». Однако в 1422 г. его уже нет в Киеве. С этого года до половины 1433 г. на столе сидел Михаил Иванович Гольшанский, причем он сначала получил воеводство из рук Витовта, а затем - Свидригайло. По приказу последнего он был утоплен в Вилии под Витебском, обвиненный в измене. По мнению М.К. Любавского, ни князь Иван, ни его премник Михаил Иванович не обладали правами суверенных самостоятельных князей. Он ссылается на то, что князь Михаил в летописи даже назван воеводой. Однако, на наш взгляд, нельзя преуменьшать власть этих князей и преувеличивать степень зависимости их от Литвы. Иначе трудно понять возрождение киевского княжения в 40-е годы. В 1440 г. Киев был дан в «доживотье» князю Александру (Олелько) Владимировичу.
Что касается характера этого княжения, то в литературе высказывались диаметрально противоположные точки зрения. М.К. Любавский оценивал его как полноправное. С ним был согласен и Ф.И. Леонтович. М.С. Грушевский, отмечая, что Казимир давал указание Олелько по поводу земель Ивана Юршина, писал о том, что «самостийным володарем» Олелько не был. В наши дни А.Л. Хорошкевич обратила внимание на то, что Казимир, оставляя за собой верховные права «господаря» в Киевской земле, называл князя Олелька Владимировича своим «братом», подчеркивая равенство с ним на иерархической лестнице. Заметим также, что указание Казимира не столь уж рьяно выполнялось. Он давал его сначала устно, потом письменно, а потом еще и подтвержденья потребовал. Видимо, истина где-то посередине, и княжение Олелько одно из самых самостоятельных.
После смерти Олелько великий князь отказался разделить между его сыновьями Киевскую землю. Она была дана Семену «до живота», а другой Олелькович ушел «на отчину свою - Копыл». Однако и Семен Олелькович - не простой наместник. Сохранились достаточно многочисленные сведения о пожалованиях Олелько и Семена. Так, Олелько передал боярину Олехну Сохновичу земли по обеим сторонам Днепра. В конце XV в. некий боярин Осташкович владел селищем Ерешковичи в Путивльском повете как «даниной князя Олелько». Князь Федор Глинский «выслужил на князи Александре и на князи Семене» ряд владений. И Олелько, и Семен раздавали «села и селища армандриту Печерьскому и бояром, и слугам, и соколником, и Татаром киевским». В уставной грамоте Киевской земле великий князь обещал «не отнимати отчин и выслуг, што которые выслужили будут у великого князя Литовского и что придали князь Александр, и князь Семен». Князья, видимо, обладали и другими «государственными» функциями. Так, князь Семен Олелькович высылал своего наместника, который «держал» от него Черкасы, для установления государственных границ Великого княжества Литовского.
Со смертью Семена Олельковича прекратилась самостоятельность Киевской земли. «И оттоле на Киеве князи престаша быти, а вместо князей воеводы насташа», - сообщает одна из летописей. Правда, Казимир хотел оставить на княжении в Киеве князя Василия - сына Семена, но паны (рада) воспротивились. Обратим внимание на мотивировку их позиции. Они указывали на то, что, переходя от отца к сыну, Киевская земля может превратиться в наследственное удельное княжество, Эпизод этот чрезвычайно интересен, так как проливает свет на воззрения по поводу земельной собственности в то время. Король предоставил семье умершего князя Пинск в «хлебокормление», а «граничную землю Киев на себя взял. В 1496 г. существовал проект предоставить Киев «в удел» королевичу Сигизмунду. Затея эта весьма не нравилась великому князю Ивану Васильевичу. Настолько, что он даже отписал своей дочери - супруге великого князя литовского, призывая ее убеждать мужа не делать этого. Действительно, этот план не был осуществлен.
В конце XV в. на территории Киевской земли застаем владения различных князей, которым принадлежала Звягольская волость. В начале XVI в. Брягинская волость принадлежала князю Михаилу Васильевичу Збаражскому сначала до «живота», а потом с 1512г. - «на вечность». Князь Острожский владел замком Чудновым, ему же принадлежал и замок Черняхов. Замок Остров с волостью во времена Витовта был у князя Митка Секиры, а после его смерти, «по близкости» перешел к его дочери Марии, бывшей замужем за князем Трабским, Мария завещала его сыну своей сестры. Любечь с 1484 г. был пожалован московскому выходцу, князю Василию Михайловичу Верейскому.
Трудно согласиться с Ф.И. Леонтовичем в том, что к «старым» удельным князьям киевским принадлежали князья Глинские. Как раз Глинские могут быть примером князей новой формации. Неправомерно утверждение и о том, что Глинские давали грамоты, подобно другим удельным князьям. Как пример Ф.И. Леонтович приводит «отказную запись» князя Богдана Глинского и супруги его княгини Марии Пустынскому монастырю. Это типичная данная, а не жалованная грамота (здесь и удостоверители сделки и т. д.).
Все эти князья - результат политического развития Великого княжества Литовского второй половины XV в. В XVI в. в Киевской земле княжеское землевладение не было развито - это море боярского и общинного землевладения.
Следующая земля, к рассмотрению судеб княжеской власти которой мы сейчас переходим, - Галицко-Волынская. Нас, собственно, интересует Волынь, но до определенного времени эти земли необходимо рассматривать в единстве. История этого региона весьма интересна, так как позволяет пролить свет на один из самых темных периодов нашей истории - вторую половину XIII в. Это позволяет сделать известная Галицко-Волынская летопись. Правда, та ее часть, которая относится ко второй половине XIII в., резко отличается от так называемого предшествующего свода митрополита Кирилла. Автора свода 1246 г. интересовала внутренняя история Галицко-Волынских земель, в новой же ее части в центре внимания - внешнеполитические аспекты, и все-таки кое-какую весьма ценную информацию мы можем из этой летописи добыть.
Если попытаться сформулировать суть изменений, которые происходили с княжеской властью в этот период, то следует констатировать ее очевидное усиление. Однако неотъемлемая часть этого процесса - влияние соседней татарской силы. Ремарка «тогда бо бяхуть князи русции в воли в татарьской» становится рефреном в летописном повествовании об этом периоде. Правители Орды приказывали срывать городские укрепления, участвовать в татарских походах. Но и русские князья использовали в своих целях татарские отряды. Так, в походах на Литву и Польшу Лев Данилович опирался на татар (1275, 1277, 1280 гг.).
В характере княжеской власти и межкняжеских отношениях очень многое могут разъяснить события последней четверти XIII в., связанные с Владимиром Васильковичем. Бездетный и безнадежно больной князь решил передать свое наследие младшему из своих двоюродных братьев - Мстиславу, а не старшему Льву и его сыну Юрию. «А даю тобе, брату своему, землю свою всю и городы по своем животе. А се ти даю при царих и при его рядьцах», - обратился больной князь к Мстиславу. Тот, в свою очередь, обратился к своему родному брату Льву, которому Владимир уже сообщил о своем решении: «Се же брате мои Володимир, дал ми землю свою всю и городы. А чего восхочешь? Чего искати по животе брата моего и своего, осе же ти Цареве, а се царь, а се аз. Молви со мною, што восхочешь». Мстислав, не дождавшись братниной смерти стал распоряжаться его наследием. Когда Владимир узнал, что Мстислав «дает город Всеволож бояром и села роздаваеть», он возмутился. Двоюродный браг еле смог усиокоить его словами, что «земля Божья и твоя и городи твои». Некоторое время спустя были составлены две грамоты. Одной передавались «земля вся и городы» и стольный город Владимир, а вторая касалась материального обеспечения жены и приемной дочери Владимира Васильковича: «Дал есмь княгине своем по своем животе город свои Кобрынь и с людми и с данью, како при мне даяли, тако и по мне, ать дають княгине моеи, иже дал есмь ей село Городел и с мыто, а людье како то на мя страдали, тако и на княгиню мою, по моем животе, аже боудеть князю город рубити, ини к городу, и побором и тотарщиною ко князю, а Садовое ей, Сомино же дал есмь княгине своей и манастырь свои Апостолы же создал и своею силою, а село семь купил Березовиче у Рьевича у Давыдовича Фодорка...».
Б.Д. Греков полагал, что князь Владимир Василькович в 1287 г. одинаково распоряжался «как своей государственной территорией, так и своей домениальной землей». Однако И.А. Линниченко аргументировано утверждал, что князь удельного периода не был еще князем вотчинником, территория княжества принадлежала не ему, а общине. Из завещания волынского князя Владимира Васильковича «мы видим, что князь, как и частное лицо, владел землей, приобретенной частноправовым путем, и притом в размерах, далеко не особенно внушительных». А.Е. Пресняков со свойственным ему чутьем видел здесь свидетельство переходного состояния «отношений от древнерусского строя к новому удельно-вотчинному». Правда, по справедливому замечанию исследователя этой проблемы С.С. Пашина, из поля зрения А.Е. Преснякова ускользнул тот факт, что «важнейшим условием для возникновения нового порядка наследования стало участие ханской власти. С другой стороны, князья еще не могли обходиться без поддержки широких кругов горожан». Действительно, Мстислав «созва бояры володимерьскыя брата своего и местичи русци и немце, и повеле передо всими чести грамоту братну о даньи земле и всех городов, и стольного города Володимеря и слышаша вси от мала и до велика».
Тем не менее, оценка А.Е. Пресняковым этих событий как свидетельства переходного состояния от древнерусского строя к новому удельно-вотчинному остается в силе. О переходности общественных отношений свидетельствуют и дальнейшие события. По материалам последней четверти XIII столетия можно изучать процесс выделения новых пригородов, формирования самостоятельных волостей. Это касается прежде всего Берестья. Еще в начале XIII в. прослеживается тенденция берестьян к самостоятельности, но особенно ярко она проявилась уже в конце столетия. Мстислав только успел «вокняжиться, как «приде ему весть, уже засада Юрьева в Берестьи и во Каменци и в Бельски. Берестьяне бо учинили бяхуть коромолу и еще Володимиру князю болну сущю, они же ехавъше к Юрьеви князю, целоваше крест на том, рекуче, како не достанеть стрыя твоего, ино мы твои и город твои, а ты наш князь». Здесь налицо процесс волостного обособления, о котором уже шла речь на страницах этой книги, и который подробно изучался в другом труде. Берестье выделялось в самостоятельный город-государство. Мстислав не мог этого терпеть. Он обратился к Юрию, а потом к его отцу Льву, угрожал. Орудием угроз здесь выступает орда (Мстислав даже послал гонца к татарам). Эти угрозы возымели действие. Лев послал, в свою очередь, гонца Юрию: «Поеди вон из города, не погуби земли, брат мои послал возводить татар». Юрию пришлось ретироваться. Мстислав же въехал в Берестье. Его встречали горожане «со кресты от мала до велика». Здесь видим Берестье - небольшой город-государство с главным городом и зависящими от него пригородами, стремящийся вырваться из орбиты влияния старого города-государства. Мстислав же поехал в Каменец, Бельск и, «утвердив люди и засаду, посади». Мало того. Он наложил «ловчее» на берестьян. С этой целым была издана специальная уставная грамота. С жителей Берестья по этой грамоте было предписано взимать за «ловчее» 4 гривны кун, «а с каждой сотни но две лукне меду, а но две овце, а по сту хлеба». Во всех этих достаточно лапидарных строках летописи - информация, которую трудно переоценить. Тут зафиксирован факт борьбы двух тенденции - народной, волостной, с одной стороны, княжеской власти - с другой. Нельзя, конечно, не обратить внимание на усиление княжеской власти. Опорой для нее стала татарская сила. Материальным же выражением этого усиления являлась растущая «служебная» организация, о которой речь впереди. Княжеская власть начинает диктовать свои условия. Вот та тенденция, из которой разовьются отношения последующего времени.
Что же из себя представляла эта княжеская власть. Ф.И. Леонтович, несколько идеализируя ситуацию, обратил, внимание на то, что Волынская земля пошла в состав Великогокняжества не но праву завоевания, а на таком же основании, что и Витебская. «...А Любарта принял володимерьскии князь к дочце в всю землю Волынскую». Правда, занятие луцкого стола не обошлось без согласия хана. Ф.И. Леонтович обратил внимание и на особый, даже по сравнению с ранними литовскими князьями, статус Любарта. Подобно «верховским» князьям, зависимость Любарта от литовского господаря подходила скорее «под старый тип» межкняжеских отношений Древней Руси, когда все определялось лишь свободным рядом независимых князей, чем «под более поздний» тип подданства. Действительно, эта самостоятельность характерна и для внешней и внутренней политики Любарта. Именно ему адресовано письмо греческого патриарха. Он заключает сепаратный договор с Ягайло, в котором речь идет о границах Волынской земли. При нем уже зависимые от него служебные князья, вроде князя Острожского. Князь Любарт дает пожалования, а если верить его уставной грамоте, то «уставляет» луцкую епископию. Князь возглавляет государственную структуру, в которую входят воеводы, тиуны и т. д.
Ситуация меняется после смерти Любарта. Правда, его сын Федор Любартович еще носил титул великого князя, но реального значения этот титул не имел. Федор Любартович первоначально княжил и в Луцкой, и во Владимирской волостях. Однако Луцк был отдан в наместничество князю Федору Острожскому. У Любартовича оставался Владимир с округой, однако скоро Витовт изгнал его и оттуда. Как мы уже отмечали, трудно сказать, побывал ли он в Северщине. Затем до смерти Витовта он сидел в небольшом городе Жидачеве. Длугош сообщает, что после смерти Витовта король возвратил в 1431 г. князю «Федюшке» Владимир с округой, но вскоре последний умер, завещав все королю. Род Любарта угас.
Луцк непосредственно отошел Ягайло. В конце 1387 г. Его передали Витовту в вознаграждение за то, что великое княжение было отдано Скиргайло. В 1390 г. Луцк был отобран у Витовта, перешедшего на сторону Ордена. Но потом он вернулся в Луцк и до самой смерти был с ним связан. Последний луцкий кпязь - Свидригайло. До нас дошли его пожалования в Луцкой земле. Когда на престоле оказался Казимир, Свидригайло добился от него подтверждения пожизненного владения Луцком и всей Волынской землей. Несмотря на такого рода отношения с королем, Свидригайло был совершенно самостоятелен в своей внешней и особенно внутренней политике. Об этом свидетельствуют анализ интитуляции и содержания его жалованных грамот: «Милостью Божью, мы великий князь Свидригайло... дорадившися с наши князи, с наши паны, с нашею верною радою, даем и дали есмо...».
После Свидригайло великих князей волынских больше не было. Волынь окончательно переходит непосредственно в ведомство великого князя литовского.
Особые княжения возникают в литовский период в Белзской и Холмской землях. Во второй половине XIV в. в Белзской земле сидел князь Юрий - сын Наримунта Гедиминовича. Считается, что он был в определенной зависимости от Любарта. В целом же это самостоятельный князь, ведший активную политическую жизнь. В 1379 г. он был в Великом Новгороде. Когда Белз и Холм были присоединены к Польше, он княжил и там и здесь, но уже был зависим от польского короля. В 1387 г. - он с Витовтом. После окончательного присоединения к Польше, в 1377 г., он получил во владение Любачев. Князь Юрий Наримунтович и его сын Иван упоминаются в источниках до конца XV в. среди литовских князей, но без точного указания их владений.
В 70-х годах XIV в. обрадовалось особое Ратно-Любомльское княжение. Здесь вокняжилась особая линия князей - Сангушки. Первым князем был Федор Ольгердович. Федор Ратненский в 1397 г. дает поручительство галицкому старосте Бенедикту, а в 1394 г. поручается за брата Андрея. Кроме того, Федор получает ряд владений от великих князей. В 1438 г. он - вЛуцке при Свидригайло. За участие в движении Свидригайло они были лишены своего стола, но затем вернули их в княжество. Сохранилась интересная грамота, в которой много говорится о внутреннем устройстве самого княжества. Это грамота Казимира, адресованная «мужам Ратнянам и Ветлянам». В ней сказано, что это отчина ратненского князя, и что «вы бы ему были послушны своему отчичю, а иному никому». Как видим, внутренняя структура вполне напоминает общинную структуру Поднепровских и Подвинских волостей.
На протяжении XV в. от князей Сангушек пошло несколько отдельных линий: Ковельские, Кошерские, Несухосжи, Ружиские, Дольские, Козеки. В генеалогическом отношении все эти линии изучались Ю. Вольфом.
Одна из земель, которая была теснее других связана с Литвой, - Полоцкая.
На протяжении XIII в. здесь постепенно сходит на нет княжеская власть Рюриковичей. Еще в 1239 г. в Полоцке был один из Всеславичей - Брячислав. Однако литовские отряды все чаще беспрепятственно проходят через территорию Полоцкой земли дли нападений на новгородские и смоленские волости. Вскоре на столе в Полоцке застаем Товтивилла. Чтобы лучше понять суть княжеской власти в Полоцке, надо рассматривать ее в более широком контексте, учитывая отношение к власти литовских князей в соседних Новгороде и Пскове. Это тем более важно, что общественный строй и этих городах-государствах в XIII-XIV вв. был почти идентичен.
Уже в конце XII-начале XIII в. в этом регионе завязывается сложный узел военно-политических противоречий, разрубить который смогло лишь всемогущее время. Летописи пестрят сообщениями о столкновениях новгородцев, псковичей и полочан с Литвой. Литовские отряды возглавляли князья. Но приходит время, когда местные общины устанавливают с этими князьями менее враждебные отношения. Впрочем, это не мешало и возобновлению военных действий.
Из рассказа летописи 1252 г. и из Стрыйковского знаем, что Товтивил овладел Полоцком, Виконт - Витебском, а Ердивид - Друцком. Товтивилл - племянник князя Миндовга. Он неудачно боролся со своим могущественным родственником и оказался в Полоцке. Складывается такое впечатление, что здесь не было одного лишь насилия, поскольку Товтивилл пользовался сочувствием полочан. Такой вывод можно сделать на основании того, что полочане не дали в обиду сына литовского князя. Летописи извещают о совместных военных походах литовского князя и полочан. Князь Тройнат, как известно, составил заговор, жертвой которого в 1263 г. пал Миндовг. Тройнат «посла по брата своего по Товтивилла до Полотьска». Товтивилл был уже окружен думой из местных бояр. Один из этих бояр и «пронесе думу» своего князя Тройнату. «Дума» эта заключалась в том, чтобы убить Тройната. Последний «попередил» полоцкого князя, первым нанес удар. Развернувшиеся в Полоцкой земле события рассматривались В.Т. Пашуто. Оставляем в стороне «вопрос о феодальной природе литовских князей», но хотим возразить по поводу их утверждения в Полоцке. В.Т. Пашуто усмотрел здесь соглашение литовского князя с полоцкими боярами. Мы уже писали о том, что литовцы не брали город с боем. Они просили у полочан Товтивилла, а когда тот бежал, посадили в Полоцке своего ставленника, скорее всего с согласия полочан. Княжеская власть была необходимым элементом в социально-политическом механизме древнерусских городов-государств, и общинам важен был сам факт наличия у них княжеской власти. Вот почему князем мог вполне стать и кпязь иноэтничной династии.
Ситуация в Полоцке проясняется псковскими событиями. В Литве вокняжился Войшелк, который опирался на пинян и новгородцев (речь идет о Новгородке Литовском), Его противники постарались опереться на другие русские центры. Разбитый Войшелком Довмонт «вбегоша в Пльсков и 300 Литвы с женами и детми». На следующий год псковичи «посадиша» у себя князя Довмонта. Суть этих событий, если взглянуть на них с псковской точки зрения, хорошо уловил И.Д. Беляев. С Довмонта он начинал новый ряд псковских князей с «чисто псковским характером». Ученый почувствовал какой-то новый этап в развитии псковского земства, когда оно стало испытывать потребность в сугубо своем князе. Процесс этот хорошо прослеживается и в других землях Древней Руси. По мере того как вызревали местные земские силы, появлялись и новые княжения, свидетельствующие о вызревании этих сил. Появление местных самостоятельных княжений - это своего рода индикатор, вернее один из индикаторов процесса волостного дробления, который составлял суть общественно-политической жизни Древней Руси в XI-XII вв. В Пскове этот процесс проявился несколько позже, чем во многих землях Древней Руси, но ведь такого хронологического единства и не было на Руси. Псков долго находился под эгидой сильного Новгорода, который мешал формированию местной земщины. Как отметил С.А. Афанасьев, псковская летопись особое внимание уделяет Довмонту. С его именем связан «золотой век» Пскова. Ему посвящено сказание, в котором нашли отражение представления псковичей о правильном, идеальном князе. Эти псковские параллели весьма важны для понимания характера власти литовских князей в Полоцке. Конечно, тут были свои отличия. Самостоятельность псковской волости была еще недолгой, это волость молодая. Полоцкий город-государство - один из наиболее ранних на Руси. К тому же во взаимоотношениях литовских князей с Полоцком было, вероятно, больше элементов насилия. Но все же было и очень много сходных черт.
В конце XIII в. полоцким князем был Витень. Но уже с 1293 г. - он великий князь литовский, а потому не сидел в Полоцке. Видимо, полочане были недовольны отсутствием у них князя. Во всяком случае, уже в 1326 г. видим в Полоцке Воиня. брата Витеня и Гедимина. Думаем, что крупнейший исследователь истории Полоцкой земли В.Е. Данилевич несколько торопил события, когда писал, что с вокняжением Воиня в Полоцке начинается новый период в его истории, представляющий постепенный переход к уничтожению прежней системы. В это время полоцкие князья мало-помалу совершенно теряют свою самостоятельность и переходят на роль простых подручников великого князя литовского. Для сравнения можно вновь обратиться к псковско-литовским отношениям. XIV век - время, когда псковичи неоднократно обращались к литовским князьям. «Послаша псковичи к Давыду князю в Литву», - сообщает псковская летопись». В другой раз псковичи «изменили крестное целование к Новгороду, посадиле собе князя Александра из литовъскыя рукы». Зимой 1377/78 г. «прибеже во Пьсков князь Литовьскый Ондрей Олгердович и целова крест ко пьсковицам». «Прибежа князь Андрей Ольгердович во Псков и посадиша его на княжение». Все эти летописные сообщения заставили даже В.Т. Пашуто, не признававшего земских традиций в Древней Руси, в данном случае признать, что пребывание литовских князей приводило лишь к минимальному ограничению суверенитета Пскова. Б.Н. Флоря пишет уже по поводу Полоцка: «Для нас особенно важно, что в конфликте с великим князем Андрей Ольгердович получил определенную поддержку со стороны полочан, не желавших принимать нового присланного из Вильно князя Скиргайло». Действительно, полочане заявили, что «не желают ни в коем случае иметь своим князем язычника, и силой его изгнали». Таким образом, власть Андрея Ольгердовича питалась земскими традициями, которые были живы в Полоцке. С таким статусом княжеской власти в Полоцке окрепшая при Витовте великокняжеская власть не могла мириться. Витовт управлял Полоцком через своих наместников. Первый из известных - князь Семен.
Судя по всему, появление самостоятельного княжения в Витебске связано с теми же закономерностями - вызреванием местных земских сил. В 80-х годах XIII в. Витебск находился в зависимости от Смоленска. В начале XIV в. здесь был свой князь - Ярослав Васильевич, происходивший, по-видимому, из рода смоленских князей. В 1318 г. он выдал свою единственную дочь за Ольгерда Гедиминовича. После смерти тестя Ольгерд стал Витебским князем. Дальнейшая история княжеской власти в Витебске плохо известна. Он, по предположению В.Е. Даниловича, оказался в зависимости от Андрея Полоцкого. После смерти Ольгерда Витебск с волостью был отдан в держание вдове Ольгерда - Юлиании. Сидел здесь и Ягайло, которому Кейстут дал в держание Витебск и Крево. Впрочем, он сидел там недолго. Юлиаиия сама правила Витебском. Сохранилась ее вкладная грамота Успенской церкви в Озерищах. Затем на какое-то время в Витебске «засел» Свидригайло. После его изгнания Витовт посадил там наместников.
Полоцкая земля - регион Древней Руси, в котором очень рано проявились процессы волостного дробления. Уже в XII в. пригороды Полоцка превратились в самостоятельные волостные общины и обзавелись своими князьями. Своя княжеская линия была в Друцке. Под 1392 г. летопись сообщает о том, что друцкие князья «ударили челом в службу» Витовту. Во второй половине XIV и. источники упоминают о нескольких друцких князьях. Один из них, например, Иван «de Druczki», подписывал договор литовских князей с орденом. В 1432 г. Витовт выслал против татар рать с Друцким князем - Иваном Семеновичем Бабой. Он участвовал в Московском походе 1434 г. В ЖЗ г. ему был дан Клецкий удел. К началу XVI в. друцкие князья образуют какую-то сплоченную и влиятельную корпорацию. Об этом сообщает ряд грамот, в которых говорится: «Мы пытали о том князей Друцких и бояр полоцких». Князья друцкие фигурируют и в «деле» Глинского. В 40-х годах Друцк был передан князю Семену Ямунтовичу Подбережскому, а по смерти его в 1541 г. друцкие владения были разделены между представителями разных ответвлений князей Друцких.
Со второй половины XII в. фигурирует в источниках Лукомльская волость. Здесь существовала и своя княжеская династия, которая, видимо, продолжается и в литовский период. В 1386 г. князья лукомские были удалены со своего стола, но затем снова возвращены. В актах XV в. находим подписи этих князей. Одного из князей лукомских Казимир посылал в 1493 г. в Москву с целью убийства великого князя московского. Князья лукомские упоминаются и в памятниках первой половины XVI в.
Рано, по всей видимости, исчезли местные князья в Орше. В 1393 г. князья эти без сопротивления подчинились Витовту во время его похода против Свидригайло.
Кроме этих, будем следовать терминологии Ф.И. Леонтовича, «старых» княжений, во второй половине XV в. здесь имелись мелкие владения, явно более позднего происхождения. Это владения князей Мстиславского, Бельского, а после ухода последнего в Москву - княгини Елены. Особо выделяются князья Путятичи. Родоначальник этого рода - князь Иван Путята. Впервые он упомянут в Мельницком трактате Ягайло и Витовта с Орденом 1422 г. Его находим в раде Свидригайло, позднее князья Путятичи действуют на Волыни и в других землях Южной Руси (так, Дмитрий Путятич был воеводой в Киеве).
В том же Оршанском повете была волость Подбережская. В горестном списке погибших на Ворскле фигурируют Михаил и Александр Подбережские. Князья Подбережские затем упоминаются в актах до конца первой половины XVI в. Последним князем был Семен Ямунтовнч.
Перейдем к рассмотрению древней Турово-Пинской земли. Когда-то Туров был пригородом Киева. Это один из немногих киевских пригородов, который сумел отколоться от материнской волости и образовать самостоятельный город-государство.
В XIII в. Туров отодвигается на задний план, а на передний выдвигается Пинск. К сожалению, у нас не так много сведений по истории этой земли, но и они позволяют говорить о том, что процесс этот связан со становлением местных земских традиций. На страницах Галицко-Волынской летописи появляются «князи пинсции». Но рядом с ними фигурируют и «пиняне». «...И придоша к Каменцю Володимир же со всими князи и Коуряны и Пиняны и Новгородци и Тоуровци, объседоша Каменец». В своей борьбе за литовское княжение па «пиняп» опирался и литовский князь Войшелк: «Войшелк поиде с Пиняны к Новугороду и оттоле поя с собою новгородце и поиде в Литву княжить...» Очень рано здесь сказывается татарская власть: «князи Пиньсции и Туровьсцеи» идут в поход на Литву по повелению хана.
В 1292 г. умер последний пинский князь Юрий Владимирович, и Гедимин посадил здесь на столе Наримунта – Глеба. Последний погиб в битве на реке Страве в 1348 г. В Пинске княжил его внук Василий Михаилович. В 1386 г. он принес присягу на верность, что историки всегда считали свидетельством самостоятельности того или иного князя. Вместе с Витовтим в числе других князей он дает ручательство воеводе галицкому Бенедикту за Гридка Константиновича. Есть информация и о внутренней структуре княжества. Князь по всей форме дает жалованную грамоту церкви в с. Куренце, но на территории Пинской волости существует уже и панское землевладение - князь осуществил обмен землями с паном Котовичем.
Пинского князя Юрия считают сыном Василия Михайловича и отождествляют с Юрием Носом, который был наместником Витовта во Пскове в 1410 г. Юрий уже получает Пинск в наместничество, а позже в вотчину. На территории Пинской волости великий князь Казимир раздает пожалования. А.С. Грушевский считал, что со смертью Юрия Пинск «спал» на господаря.
Однако в 1471 г. Пинское княжество вновь было восстановлено. Впрочем, обратим внимание на саму форму пожалования. Пинск давался «со всем, яко есмо сами держали» (при этом делается исключение для панов и бояр великокняжеских). Но сохраняются земельные владения местных бояр, повинности населения, участие их в экстраординарных общеземских повинностях и, наконец, право взять Пинск с выдачей такого же имения. Фактически Пинское княжество постепенно превращалось в удельное, а затем в крупное имение. В 1471 г.здесь была посажена Марья - дочь Ивана Гаштольда, супруга князя Семена Олельковича. Пинск был дан ей в «хлебокормление» вместо киевских пригородков и волостей. Сохранилось дело о земельном споре Марьи с князем Дубровицким. В 1499 г. было дано ей подтверждение прав на Пинск. Еще А.С. Грушевский отмечал, что Марья довольно свободно раздавала и жаловала земельные «надания». Известен лишь один случай, когда боярин Иван Полоз обращался за подтверждением к господарю. Такими же правами пользовался и князь Федор Иванович Ярославича, за которого вышла замуж пинская княгиня Александра. Известны его конфликты с окружающими землевладельцами. Его земельные владения создавались постепенно. Причем были земли, которые он приобретал у частных лиц по обычным сделкам купли-продажи и в других поветах.
Соглашение 1508/09 г., повторенное и в 1518 г., заключается в ограничении права раздавать земельные пожалования. Однако на практике это было незаметно. Вполне, возможно, что, «обеспечив возвращение владений на случай смерти без потомства, центральная власть фактически не вмешивалась, в практику земельных раздач и пожалований». После смерти Федора власть подтверждала его пожалования. Правда отмечалось, что он не имел права их раздавать, но тем не менее все пожалования были подтверждены.
После смерти Федора Пинском более 30 лет правила Бона Сфорца. По словам А.С. Грушевского, это было большое помещичье хозяйство, представляющее смешение державно- и частноправовых принципов. В 1556 г. территории Пинска и Городца окончательно вошли в состав государственных территорий.
Менее значительные, чем Пинск, в этот период города Туров и Давидов-городок находились под властью князя Давида Дмитриевича, который упомянут в Любечском синодике. В том же Синодике упомянута и жена Давида - Мария Ольгердовна. Существовали и князь Иван Городецкий с братом Юрием, подписавшиеся на поручительстве Скиргайло за Гридка Константиновича. Князь Давид принес присягу на верность Ягайло. Потом правил его сын Митко. Затем застаем здесь вездесущего Свидригайло. После него объединенные до сих пор в целое владение Туров и Городок распадаются. Городок отошел вдове Свидригайло княгине Анне, а в Турове в позднейших актах упоминается князь Василий Федорович Острожский. Туров передавался в держание, т. е. он в это время вышел из числа наследственных удельных владений, и рассматривался как владение великих князей литовских. Здесь сидел наместником князь Глинский, а после его измены король отдал Туров князю К.И. Острожскому. От этого князя дошли пожалования церкви и пожалования, адресованные ему. После смерти Острожского, а потом и его жены Туров перешел в коронные владения.
Городецкие князья, сидевшие во второй половине XIV в. в Городце, были, по мысли Ф.И. Леонтовича, потомками старых русских князей. Впоследствии Городецкое княжество было пожаловано королем Казимиром московскому выходцу Ивану Васильевичу Ярославича. После его смерти перешло к его сыну Федору. Но уже в 1509 г, он записал на случай своей смерти все свои владения королю Сигизмунду и владел уже на правах «доживотья».
Еще до присоединения к Литве в Клецке сидели свои князья. Правда, судьба их неизвестна. Те, о которых мы узнаем в интересующий нас период, - уже литовские. Их родоначалбник - Ямунт. Семен и Михаил Ямунтовичи продолжали считаться князьями клецкими. Князь Михаил владел княжеским столом до того, как в начале 40-х годов XV столетия Клецк поступил в распоряжение великого князя литовского. Он передавался Ивану Васильевичу Ярославича, потом его сыну Федору. В 20-х годах XVI в. он стал господарским владением.
Первое упоминание о слуцких князьях содержится в поручной записи Витовта. По-видимому, они относились к роду Наримунта Гедиминовича. С конца XIV в. Слуцк перешел к Владимиру Ольгердовичу. Благодаря обстоятельствам княжество существовало и в XVI в. им правили Олельковичи.
В битве на Калке погиб Юрий Несвижский - князь из этого города. В конце XIV-начале XV в. здесь сидел Иван Несвижский. Есть и другие сведения о несвижских князьях.
Итак, подведем некоторые итоги. Проблема князей и княжеской власти вызывала оживленные споры в историографии. В этот вопрос было внесено много путаницы, в том числе и терминологической, понятийной. На основе уже приведенного материала попробуем разобраться в данном вопросе.
Что представляли из себя князья раннего времени сложения Литовско-Русского государства? С этой проблемой тесно связана и другая: как они утверждались на столах.
В дореволюционной историографии была одно время распространена точка зрения о насильственном внедрении литовских князей в русскую среду (например, концепция В.Б. Антоновича). Потом эта точка зрения была скорректирована, но проявились крайности противоположного мнения (Ф.И. Леонтович). Наконец, была выработана оптимальная точка зрения, на которой и следует остановиться (М.К. Любавский, М.В. Довнар-Запольский). Действительно, власть к литовским князьям переходила разными путями - и мирным, и силой оружия. Зачастую проявлялись весьма архаические традиции. «... Князь витебскыи сынов не держал, принял его (Ольгерда. - А. Д.) к дотьце Витебъск в зяти... а Любарта принял володимеръскыи князь к дотьце во Володимер и в Луцеськ и во въсю землю Волыньскую». Нет возможности видеть здесь какую-то уже «удельную» психологию, когда княжество зачастую передавалось в результате брачного контракта. И русские земли, и тем более Литва находились еще на другой стадии развития, до уделов еще было далеко. Здесь видим следы древних общественных отношений, своими корнями уходящие в глубь столетий. Еще «Хеймскрингла» сообщала, что на протяжении пяти поколений до Гаральда Прекрасноволосого представители семьи Инглингер, происходившей, по преданию, из Швеции, посредством браков с дочерьми местных царей стали правителями по меньшей мере шести норвежских провинций. Известный этнограф Д. Фрэзер считал это явлением, характерным для древних обществ.
Такого рода обстоятельства появления на столах в русских землях иноземцев способствовали тому, что пришлые Гедиминовичи срастались с местной средой. А.Е. Пресняков верно это почувствовал, выделив первый этап распространения власти Литвы - период замены местных Рюриковичей. Действительно, трудно заметить какие-либо существенные различия в положении, например, смоленского Рюриковича - Святослава Ивановича и полоцкого Гедиминовича - Андрея Ольгердовича. И Рюриковичи, и Гедиминовичи наследовали функции князей еще киевского периода. Это судебные прерогативы. «Се яз князь смоленьскыи Федор судил есмь Биреля с Армановичем про колокол...» - сообщает грамота 1284 г. О полоцком князе говорится: «...там его свои князь судить». Князья занимались внешнеполитической деятельностью, Весьма рельефно выступает в источниках и военная деятельность князей.
Но как возникали в XIV в. новые княжения? По М.К. Любавскому, новые княжения появлялись: 1) в пределах собственно литовской земли; 2) в тех русских землях, которые раньше распались на многие мелкие владения, вообще разбились и раздробились политически; 3) на территориях, оторванных от русских земель силою оружия, прежде подчинения самих земель (например, княжество Мстиславское и Бельск, основанные на территории, оторванной от Смоленской земли). Оставляя в стороне собственно литовскую землю, которая не служит здесь объектом анализа, позволим себе не согласиться с почтенным историком. По нашему мнению, новые княжения первоначально возникали там, где для этого сложились условия в виде развития земско-волостной традиции. Думаем, что и в это время еще шел процесс волостного дробления, а на него сверху накладывалась литовская власть. Конечно, этот процесс в значительной степени ужо деформировался и самим литовским влиянием, и зависимостью ряда земель от орды. Идет время, уходят в прошлое древнерусские демократические традиции, и меняется характер княжеской власти. И если новые «княжения» появлялись в результате продолжения еще древнерусских традиций, то «княжества» возникали в первую очередь там, где быстрее утрачивали свою роль и влияние городские общины.
Теперь самое время сказать о «просто князьях», князьях служилых и князьях удельных. В свое время М.К. Любавский не без оснований упрекал Ф.И. Леонтовича в том, что он смешивал княжества различного характера, времени возникновения. Действительно, исследователи зачастую употребляют эти термины, не задумываясь об их содержании.
Кто такие служилые князья? Недавно М.Е. Бычкова, приведя соответствующую историографию, пришла к следующему выводу: «При всем новом, что внесла советская историческая наука в изучение института служилых князей, еще не решен ряд вопросов». Сама же исследовательница считает, что положение служилого князя - промежуточное между удельным князем и князем-вотчинником - возникло в определенный момент образования единого Русского государства и отражает процесс его централизации. Присоединение новых земель при еще слабом государственном аппарате требовало создания буферных форм - той степени автономии новых земель, которая не вела бы вновь к раздробленности, тем более, что в ряде присоединенных княжеств сидели их исконные князья, которых нельзя было сразу лишать всех прав. Забегая вперед, отметим, что речь в данном случае идет только об одном отряде служилых князей.
Когда же появляются служилые князья? Один из первых исследователей вопроса В.И. Сергеевич выводит их из глубокой древности. С этим нельзя согласиться. Появление служилых князей - веяние нового времени. Появляются они как раз в близком нам регионе - Юго-Западной Руси. Князь Юрий Пороский служил Мстиславу, а «первое» служил Владимиру. Мы его застаем в роли посла от Мстислава к татарам. Еще под 1258 г. в летописи фигурируют служилые князья Даниила. Само время появления служилых князей наводит на мысль, что их появление связано с началом перерождения княжеской власти.
Впрочем, другое соображение В.И. Сергеевича весьма интересно. Он различает служилых князей-вотчинников и безземельных. «Возникновение служилых князей-вотчинников, надо полагать, относится ко времени более позднему, чем возникновение разряда безземельных служилых князей», - писал ученый. Это действительно так. Все ранние служилые князья, будь то в Галичине или Волыни XIII в., или Минской земле XIV ст., явно не являются отчинннками. Затем служилые князья начинают появляться в конце XIV в. Причем все это были уже князья с отчинами, князья пограничной зоны с Московским княжеством, но их социальный портрет уже другой. Значит, под названием «служилых» князей скрываются разные и по статусу, и по хронологии своего бытования категории князей. Но обратим внимание на то, что и в том и в другом случае само употребление по отношению к ним термина «служебный» во многом вызвано самой экстремальностью их положения. В одном случае они без отчин и по этой причине должны служить, в другом - они оказываются между двумя силами - Вильно и Москвой. Остальные же литовско-русские князья, не имея такого названия, но сути своей с определенного времени стали служилыми, все они обязаны службой великому князю, о чем свидетельствуют те документы, которые были проанализированы нами выше. Однако эта служба долгое время отражала лишь характер их отношений с великокняжеской властью, что же касается их статуса в своих землях, то надо иметь в виду - феодальными властителями они не стали. Это в свое время отметил М.К. Любавский, который писал: «Известно, что Гедимин еще при жизни наделил своих сыновей княжениями. Однако эти княжения в XIV в. не сделались еще настоящими уделами, потому что не делились правильно между внуками Гедимина, а от некоторых даже и вовсе отходили... Распределение земель и владений между князьями Гедиминова рода совпало с эпохой образования, сложения государства, и с самого начала имело целью не столько разделение наличного достояния, как на Руси Северо-Восточной, сколько закрепление только что приобретенного». «Князья в XIV и начала XV века имели значение скорее великокняжеских наместников с княжеской властью и доходом, чем полноправных князей». Если устранить слишком уж далеко зашедшее сравнение с наместниками (князья-то все-таки оставались князьями) и дополнить тем, о чем мы уже говорили, - влиянием местной среды, то под словами маститого ученого вполне можно подписаться. Действительно, зачастую летописец и не находит иного слова для определения характера положения князей, чем термин «держание». Тем не менее М.К. Любавский называет этих князей удельными. Правомерно ли это? Ведь «удел» - территориальное образование, где власть князя все больше приближается к власти-собственности. Само это слово «заимствовано из терминологии частного гражданского права; уделом назывался раздел имущества, движимого или недвижимого, завещателем-отцом между детьми наследниками». В крупных территориальных единицах - княжествах появление власти-собственности было весьма проблематичным, да еще при отмеченной условности власти князей - Гедиминовичей.
Значение уделов владения Гедиминовичей и уцелевших Рюриковичей получают на протяжении XV столетия, когда постепенно заканчивается процесс государственного сложения. Ведь Витовт упразднил областные княжения как раз в тех центрах, которые в наибольшей степени сохраняли демократические традиции, величину и территориальную целостность. На примере этих небольших княжеств можно проследить, как шел процесс развития удельных прав на территорию княжества, когда эта территория начинает делиться, передаваться по наследству женам, дочерям и т. д. Характерен пример Мстиславля или Пинска.
Процесс этот был достаточно сложным и неоднозначным. В рамки его укладывается «восстановление» в XV в. крупных областных княжений Волынского и Киевского. Эти княжения свидетельствовали о том, что «реформа» Витовта была преждевременной. Государственной власти эти княжения еще были нужны. Это, безусловно, «настоящие» княжества. Пожалуй, неправомерно говорить о «восстановлении». Традиции княжеской власти тут не прерывались. Но это уже последние рецидивы уходящей эпохи. Эти княжества существовали уже в новой обстановке. В стране идет развитие правовых представлений о земельной собственности. Княжеские владения в отношении принципа отчины приравниваются ко всем другим земельным имениям. Уже в земском привилее 1434 г. гарантировалось «непорушаемое» владение отчинами не только бояр, но и князей. Правда, этот привилей распространялся только на земли собственно Литвы, но сама тенденция была обозначена довольно четко. В этих условиях такой «удел», как целая киевская земля, показался недопустимым. Княжение было ликвидировано. Еще раньше на Волыни умер престарелый Свидригайло, последний столп княжеской самостоятельности.
С этого периода можно наметить новый этап в истории князей, переломный момент в их судьбах. Ответвления княжеских родов становятся частью формирующегося высшего сословия. Их землевладение, перемешавшись в рамках всего государства, уравнивается в отношении владельческих прав совсеми другими имениями. Переломным моментом в судьбах князей было не столько время Витовта, сколько правление Казимира. В свое время Ф.И. Леонтовпч, отбиваясь от во многом справедливой критики М.К. Любавского, писал: «...дело не в том, что князья опускаются до положения бояр, а в том, что бояре поднимаются до положения князей». Позволим себе не согласиться с почтенным историком. Дело не в том, какая страта поднималась или опускалась, а и том, что менявшиеся в корне исторические условия приводили к слиянию бояр и князей в более или менее единое сословие. Такие князья представлены в известном «Полисе» 1528 г. Более того, приходит время, когда княжеское землевладение оказывается в менее выгодных условиях, чем, скажем, панское. Князья, судя по тому же «Полису», численно равные панам рады, располагали лишь 5,3 % земли.
Итак, князья со временем вливаются в высшее сословие государства, аристократию, а землевладение их, оказав влияние на формирование представлений о земельной собственности в государстве, влилось в состав земельной собственности высшего сословия.



Очерк второй. От общины к сословиям.

В предшествующем очерке мы постарались проследить эволюцию княжеской власти па протяжении XIII-начала XVI в., процесс превращения князей в часть высшего сословия государства.
Теперь в поле нашего зрения бояре. Разобраться в их эволюции - задача не простая. К.Н. Бестужев-Рюмин писал: «...бояре далеко не на всем пространстве Литовского государства имели одно и то же значение. Иное дело бояре княжеские, иное дело - бояре в таком старом вечевом городе, как Полоцк. Трудно уловить в одну формулу пестрый строй Литовского государства». Все же мы попытаемся в развитии этой страты выявить общие моменты. Это сделать, с нашей точки зрения, необходимо, ибо именно бояре составили основу высшего сословия Литовско-Русского государства.
Что представляли собой бояре западнорусских земель в долитовский период? «...Должностная, служебная роль бояр, возглавлявших древнерусское общество в качестве руководящей силы, являлась главным признаком, свойственным этой социальной категории», - пишет И.Я. Фроянов, изучавший бояр времен Киевской Руси. Плодотворной нам представляется и мысль, давно высказанная в отечественной историографии, о двух группах боярства: «земской» и «княжеской». К первой, видимо, надо отнести «лучших», «передних» мужей, которые прямо на наших глазах появляются из недр городской общины. Необходимо лишь иметь в виду, что разделение на княжеских и земских бояр весьма условно, поскольку непрерывно происходило «переливание» бояр из одной категории в другую. Кроме того, и сам князь «являлся в известном смысле общинной, земской властью». Княжеские бояре, составляя верхний слой дружины, группировались вокруг князя и зачастую разделяли его судьбу. Естественно, что эта группа бояр, переходя за своим князем из волости в волость, была весьма подвижной категорией населения.
Бояре принимали активное участие в жизни городской общины. Будучи лидерами общества, они возглавляли партии, на которые в ходе социальной борьбы распадалась городская община. Следует подчеркнуть, что эта социальная борьба ничего общего с классовой борьбой не имела, так как она шла в недрах единой и классово-недифференцированной общины. В качестве лидеров бояре несли значительную общественно-политическую нагрузку: занимались дипломатической деятельностью, вели судебные процессы и т. д. В то же время последнее слово всегда оставалось за городскими общинами, бояре еще не выделились из городской общины, не противостояли ей. Таково было место бояр в социально-политическом механизме городов-государств, сложившихся в древнерусских землях в XI-XII вв. Бояр этого периода нельзя отождествлять с дружиной, у них были свои дома, села. Однако земельная собственность не являлась основой благополучия боярства. Первоначально такой основой были дани, а позднее - кормления. «Большая доля боярских доходов в Древней Руси собиралась в виде кормлений - платы свободного населения, обеспечивавшей материально представителей государственного аппарата».
В период XIII-XV вв. происходит явление, которое А.Е. Пресняков удачно назвал «территориализацией власти»; князья, а вместе с ними и боярство, оседали в главном городе земли, сосредоточивались на местных интересах. Впрочем, и теперь бояре иногда переходили из одной земли в другую. Так, по предположению А.С. Грушевского, киевский боярин Иван Полоз перешел в Пинщину с княгиней Марьей. В целом в этот период происходит окончательное слияние «княжеского» и «земского» боярства, завершившееся после того, как местную княжескую власть сменили великокняжеские наместники и воеводы. Однако в XIII-первой половине XV в. боярство сохраняло все тот же социальный облик, а их функции определялись прежде всего их должностной, служебной ролью. В ряде земель они служили сохранившимся еще местным князьям. «Большая же часть бояр обязана была службой самому великому князю», - отмечает А.Л. Хорошкевич.
Бояре по-прежнему группировались вокруг князей там, где они сохранились (или вокруг наместника). Так, бояре входили в состав совета при великом князе полоцком Андрее Ольгердовиче. Вместе со смоленскими князьями они фигурируют в смоленских грамотах. В 1395 г. во время взятия Витовтом Смоленска к нему выехали «вси князи смоленские и з бояры своими». В 1404 г. князь Юрий Святославич поехал к князю Василию в Москву, «а княгиню свою и бояр доставил в Смоленске». Брянские бояре поехали со своим князем Романом в Смоленск. Когда здесь началась «крамола», то «бояр, которые не хотели отчита, князя Юрья, или браньскых и смоленских всих посекоша». Они же составляли «раду» - аналог древнерусской «думы». Князья «думают с ними». «Нача Светослав думати со смоленъскыми бояри...» «Пан Андреи почал ся радити и з бояры смоленьскими и бояре ему молвили». Литовско-русские наместники, по наблюдению М.К. Любавского, «всю свою правительственную работу выполняли не только с отдельными должностными лицами прежних областных князей, но и с их думами или радами» - князьями и боярами. В раду княгини Марии и Пинском княжестве входили влиятельные бояре Иван Полоз, Фурс Иванович и др.
Участие в раде - это участие в правительстве. Действительно, в источниках ярко вырисовывается начальственная, руководящая роль бояр. Они не только заседали в раде, но там, где еще функционировало вече, они возглавляли вечевые партии. По давней традиции бояре играют значительную роль в суде. Уставные грамоты предусматривали суд наместника лишь в присутствии бояр и мещан главного города. Картина такого суда представлена в одной из полоцких грамот: «...и бояре, и наместник наш, и мещане перед нами стали и рекли: мы судили подлуг права и записей, как есть на обе стороне». Дело Кузмы Есковича должны были рассматривать «панове их милости бояре полоцкие и мещание и все посполство». Другое дело «смотрели есмо з бояры и з мещаны всею землею».
Служа князьям, играя большую роль в городских общинах, бояре много занимались военными делами. Бояре вместе с князьями и «со всеми русскими силами» шли на Литву со Свидригайло. Впрочем, количество примеров здесь можно множить до бесконечности, ибо именно военная служба по-прежнему составляла основу деятельности бояр.
Бояре занимались и дипломатической деятельностью. «...Послали есмо до вашое милости нашого боярина полоцкого Богдана Юцьковича», - написали полочане в одной из грамот в Ригу. С ними вели переговоры: «А тых часов приехал есми до Полоцка и разговорил есми и з бояры и с мещаны полоцкими».
В древнерусский период бояре были, пожалуй, единственной «служилой» группой населения. Поэтому им было легче всех приспособиться к условиям «военно-служилого» государства, которое стало складываться в этом регионе в XIII-XIV вв.
Такому положению в общественно-политической структуре соответствовало и материальное обеспечение боярства. Основу его по-прежнему составляли всякого рода кормления и держания. Положение бояр менялось по мере возникновения и развития крупной земельной собственности и распространений шляхетских привилегий. Но когда это происходит? На Северо-Западе лишь в 40-е годы XV в. проявляется тяга бояр к приобретению земель, а в 50-60-х годах становится очень сильной. Наблюдения над генеалогией боярских родов привели А.Л. Хорошкевич к выводу о том, что «землевладение этих родов, как правило, не старше середины XV в. или даже 60-х гг.». Используя накопленные средства, именно в это время бояре начинают лихорадочно скупать земли мещан, путных людей. Индикатором появления сеньориального хозяйства может служить двор. В одном из полоцких документов 1497 г. зафиксирован спор между «сельчанами» и вдовой Андрея Селявы. Оказывается, деду Андрея Селявы было дано село, а он там «двор нарядил». По мнению А.Л. Хорошкевич, это одно из наиболее ранних сообщений о существовании боярского двора. В 40-50-х годах XV в. земельный вопрос приобретал особую остроту и в Смоленской земле. Таким образом, и для Смоленской земли 40-50-е годы можно считать той гранью, от которой начинается развитие крупного землевладения. Наибольшее количество земельных операций и земельных пожалований приходится на 90-е годы XV в.
Столь позднее развитие боярского землевладения характерно и для другой оконечности «русской ойкумены» Великого княжества Литовского - Пинского Полесья. Уже А.С. Грушевский обнаружил малочисленность местного боярства. Исследователь сравнил данные актов и известной «Ухвалы» 1528 г. и пришел к знаменательному выводу: боярское землевладение имело недавнее происхождение и документально приурочивается ко времени княгини Марьи, т. е. к 70-м годам XV в. При этом он отметил, что привилегированное землевладение ХV-ХVI вв. сложилось на новой правовой основе. Установить связь с предшествующим периодом, т. е. периодом Древней Руси, невозможно.
Так же обстояло дело и в соседней Берестейской земле. В конце XV в., по наблюдениям польской исследовательницы А. Вавжинчик, только незначительная часть земель находилась в руках частных владельцев. Весьма впечатляет составленная ею карта. Для конца XV в. весь Берестейский повет - это еще сплошное море великокняжеских земель, изредка разряжаемое островками панского землевладения.
В Киевской земле крупное землевладение, по всей видимости, и вовсе не сложилось. Об атом свидетельствует материал XVI в., проанализированный еще П.Г. Клепатским. Его наблюдения подтверждаются современными исследованиями, выполненными на основе несколько другого материала. Исследование антропонимических данных, анализ которых показал, что имена, «носящие владельческий характер по княжескому типу», к концу XV в. на Киевщине составляют всего 9,1%, а на Брацлавщине - 1%. Что же касается второй половины XIV в., то «способы именования, сложившиеся в древнерусский период, еще не поколеблены: князья именуются по уделам, если таковые имеются, либо в неопределенно-почтительной форме, представители военно-служилого сословия используют чаще всего прозвище как в прямом, так и патронимическом варианте». Эти выводы распространяются и на Волынь. Изучение жалованных грамот подтверждает эти наблюдения. Оказывается, что начало формирования крупного землевладения восходит здесь ко временам не ранее Витовта, но более интенсивно этот процесс идет при Свидригайло. Позднее возникновение крупного землевладения бояр в Великом княжестве Литовском, казалось бы, очевидно. Четко это было показано Г. Ловмяньским, отмечали этот факт и советские историки. Тем не менее существует и другая точка зрения. Еще в дореволюционной историографии получила широкое распространение мысль о том, что Великое княжество наследует крупное землевладение из Киевской Руси. Среди видных историков, которые придерживались такой точки зрения, можно назвать М.В. Довнар-Запольского и А.Е. Преснякова. Подобные взгляды находят сторонников и в наши дни. Характерна в этом смысле работа польского историка С. Касперчака. С большим энтузиазмом, опираясь на работы советского историка Б.Д. Грекова, он перечисляет упоминания о княжеских и боярских селах в Древней Руси и, нигде не показав непосредственной преемственности, приходит к выводу, что и в последующий период они сохранялись. Но взгляды Б.Д. Грекова на социально-экономический строй Древней Руси тесно связаны с современными ему взглядами на исторический процесс и, к сожалению, на протяжении долгого времени считались неприкосновенными. Непредвзятое исследование источников по истории Киевской Руси свидетельствует, что крупное землевладение здесь не было развито, вотчина базировалась на рабском и полурабском труде, но сами вотчины были островками в море свободного общинного землевладения. Что же происходило с боярством в западнорусских землях по мере развития шляхетских привилегий и роста иммунизированного землевладения?
Пути городской общины и бояр разошлись. Бояре выделились из городской общины и постепенно становятся к ней в оппозицию. Если прежде бояре концентрировались в городе, то теперь начинается процесс их выселения отсюда. В 1440 г. смольняне не пустили бояр в город, и они разъехались «по своим селам». Бояре все больше начинают тяготеть к виленскому «центру». Интересна в этом смысле история некоего Тимофея Богуша, который выехал из Северской земли и «з ласки» великого князя Свидригайло получил привилей, который свидетельствовал о причислении его к сословию рыцарей (при этом он получил права литовской «хоруговной» шляхты). При разобщенности областной жизни в Великом княжестве бояре далеко не всегда шли по стопам Тимофея, но и на местах они все больше отдалялись от всех остальных категорий населения.
Именно бояре получают те сословные привилегии, которые под влиянием Польши начинают распространяться в Великом княжестве Литовском. Но «шляхетское сословие, созданное привилеями Ягайло и Витовта, Сигизмунда Кейстутьевича и Казимира, фактически долгое время не выделялось резко и не обособлялось от остальной массы. Это обособление совершалось только исподволь, по мере того как судебным и административным порядком пересматривались права состояния разных военнослужащих землевладельцев, и значительных успехов достигло только к началу княжения Сигизмунда-Августа». Действительно, по мере распространения шляхетских привилегий, появилась необходимость отличать бояр, получивших эти привилегии, от остального военно-служилого люда Западной Руси. Процесс такой дифференциации шел на протяжении первой половины XVI в. Еще в начале этого столетия встречаем бояр в прежнем значении этого слова. В 1509 г. На соборе, под председательством митрополита Иосифа Солтана, был принят документ, в котором сказано: «Аще князь или боярин от церкви што отнимет...». Но в ходе «выводов» шляхетства, которые идут на протяжении первой половины XVI в., т. е. поиска доказательств на подтверждение своих сословных прерогатив, боярство распалось на тех, кто «с роду суть бояры» (прирожоные отчичи) и бояр-слуг. «Для обозначения первых термин «бояре» вытесняется более точным социальным определением «земяне» (шляхта); вторые же продолжают именоваться «боярами», что с середины XVI в. последовательно обозначает только бояр-слуг».
Сама эта терминологическая ситуация заставляет нас, прежде чем говорить подробнее о боярах-слугах, обратиться к социальной категории, именуемой в источниках «земянами». В.Б. Антонович различал бояр и земян по общественному положению, ставя бояр ниже земян, считая бояр классом переходным от землян к сословию мещанскому и крестьянскому. М.К. Любавский подметил слабое место в его рассуждениях. «Все его (В.Б. Антоновича. - А. Д.) различение земян и бояр не что иное, как перенесение фактов и отношений позднейшего времени, когда название «земянин», как более определенный социальный термин, заменил собою название «боярин», оставшееся за низшим разрядом военно-служилого класса». Для этого позднего периода М.К. Любавский различает бояр и земян по географическому признаку. «Земянами» в западных областях назывался тот класс, который в других областях называли боярами-шляхтою. Но для более раннего времени и М.К. Любавский видит различия между «земянами» и «боярами». По его мнению, таким термином «в параллель польским земянам» удельные князья в своих грамотах на верность королю называли рядовых военнослужащих. Бояре в таком случае стоят выше земян.
В новейшей историографии к проблеме «земян» обращалась А.Л. Хорошкевич. Последние, по ее мнению, были весьма близки по положению к боярам. Они были обязаны принимать участие в войне наравне с боярами, владели отчинными землями, выступали свидетелями на суде. «Прослойка земян принадлежит к древнейшей части населения северной Белоруссии... Генетически полоцкие земяне - наследники свободных крестьян времени разложения общинно-родового строя, живые пережитки которого сохранялись и в изучаемое время (XV в. - А.Д.)».
Анализ термина «земяне», «земцы», «земляне» и т. д. показывает, что он весьма неопределен и имеет пространственные и хронологические отличия. Складывается такое впечатление, что на известном этапе этим термином могли обозначать все свободное негородское население той или иной земли. В одной из ранних грамот фигурируют «вси бояре и земляне», которые обязаны «город твердити». Дальше говорится: «Коли вси земляне имуть дань давати у татары». Примерно такое же значение имеет и термин «земец», применявшийся для обозначения постоянно живущего в данной местности человека в противоположность пришлому. На востоке изучаемого региона этим термином со временем начинают обозначать свободный люд, проживающий вне города и обладающий всем комплексом общественно-политических прав и свобод. Значит, это категория населения, которая является продуктом распада древнерусской социальной общности, категория, которой присущи личная свобода, владение земельной собственностью и служба. По своему положению эти земяне были ниже правительствующих бояр прежнего времени и равны тем военно-служилым боярам, которые сформировались в результате социальной эволюции конца XV-начала XVI в. В западной части русских земель ВКЛ «земянами» начинают называть крупных земельных собственников. Эти «земяне» равны по положению прежним боярам и выше мелких военно-служилых бояр. Со временем этот термин начинает употребляться наряду с термином «шляхта».
Необходимо сказать хотя бы несколько слов и о таком термине, как «паны». Исследователи часто все перипетии политической истории первой половины XVI в. сводят к антиномии магнатства и шляхты. Если это и так, то нет оснований переносить, подобного рода ситуацию в предшествующее столетие. В свое время еще М.С. Грушевский резонно упрекал М.К. Любавского в том, что, полемизируя с В.Б. Антоновичем относительно условности земянского титула, «он впал в ошибку с другой стороны и придал панам какое-то особое значение: пан будто бы крепче держал свое имение...». Действительно, мы видим, что в источниках «пан» относится к самым разным лицам: «паном» может быть и боярин, и мещанин. Этот термин был заимствован из Польши. Во второй половине XV-начале XVI в. этот термин постепенно начинают употреблять в отношении высшей группы знати, в основном литовского происхождения - членов совета – панов-рады. Когда эти паны начинают выделяться из поветов и выступать во главе собственных хоругвей - трудно сказать. Во всяком случае, как подметил В. Каменецкий, под Грюнвальдом еще не было магнатских хоругвей.
Другая группа, которая со временем стала ингредиентом высшего сословия, сформировавшегося в XVI в., - дворяне. Возникновение и развитие этой категории населения непосредственно связано с эволюцией княжеской дружины и двора. Само распространение термина «двор» сопровождалось исчезновением из употребления термина «дружина». С конца XII в. младшая дружина постепенно поглощалась княжеским двором. В источниках появляется термин «дворяне». Правда, для Южной и Юго-Западной Руси больше свойственно сращение терминов - «бояре и слуги», которое неоднократно встречается на страницах летописи. М.Б. Свердлов даже предположил, что в Южной Руси термин «дворянин» не существовал вовсе. Это утверждение убедительно опроверг И.Я. Фроянов, доказавший, что этот термин был хорошо известен и «весьма привычен в Южной Руси». Действительно, до начала XIII в. пути развития древнерусских земель разошлись не настолько, чтобы появились столь явные различия, как в терминологии, так и в самой социальной структуре. Мы также не можем согласиться и с В.Д. Назаровым в том, что, «помимо узкого значения, у термина «двор» было и более широкое - наименование сословной организации феодалов». Это явная модернизация, так как до формирования сословной организации феодалов в ту пору было еще далеко.
Если возникновение термина, да и самой страты «дворян» в Северо-Западной Руси, Восточной и Западной Руси было примерно одинаковым, то в дальнейшем судьбы этой категории населения стали складываться по-разному. В Северо-Восточной и Северо-Западной Руси «превращение великокняжеского двора в крупную воепно-служилую организацию и появление термина «дети боярские» привели к тому, что старое наименование «дворяне», применявшееся в XIII-первой половине XV в. для названия судебно-административных слуг из состава великокняжеского двора «людей дворовых», перестает на время употребляться… В новом смысле впервые в официальном документе они упоминаются в приговоре Земского собора 1566 г., но это была уже иная историческая эпоха». По-другому складывалась ситуация в западнорусских землях. Термины двор и дворяне здесь никогда не исчезали, но зато и не приобрели столь широкого значения, как в Московском государстве. В 1320 г. брянский князь Святослав в борьбе с Василием (его «братаничем») лишился поддержки городского ополчения и «бился со своим двором». В Витебске княжеские дворяне «стояли ту у дворе: у Фредрика ключь взяли силою клетьныи, и пошли прочь». Продолжают эти термины жить и в XV в. В событиях 1440 г. в Смоленске пан Андрей Сакович стал советоваться со смоленскими боярами, и они ему сказали: «Вели, пане, дворяном своим убиратися со изброи, а мы с тобою».
Естественно, двор и дворяне были связаны с князем. Но в ВКЛ после ликвидации местных князей и в условиях разобщенности местной жизни появляется такая категория населения, как «городские дворяне». Этот термин «дворяне» распространялся на тех великокняжеских дворян, которые постоянно жили в данном городе (он относится ко второй половине и даже концу XV в.). В Полоцке наиболее раннее бытование этого термина зафиксировано рижским проектом договора Полоцка с Ригой от 17 мая 1405 г. Интересно, что, по материалам того же Полоцка, дворяне во второй половине XV в. гораздо теснее связаны с городской общиной, чем бояре. Уставная грамота Полоцку запрещала мещанам, дворянам и черным людям устраивать вечевые собрания без бояр. По всей видимости, они могли набираться из городской общины и нести общественно полезные функции. К сожалению, достаточно подробно охарактеризовать положение «городских дворян» мы не можем. Вполне лишь ясен их служилый характер, как, впрочем, и всех господарских дворян. Дворяне выполняли самые разнообразные поручения великого князя и наместников. В конце XV-начале XVI в. именно им великокняжеская власть жалует земли.
Со временем выделяются в отдельную социальную категорию жители западнорусских городов. Этот процесс представляет для нас большой интерес, так как в Киевской Руси жители городов и сел составляли единое целое. Горожан от жителей сельской местности отделить было весьма трудно, и «кияне», «смольняне», «полочане» - это не только городские, но и сельские жители.
Для лучшего понимания социальной эволюции западнорусского города надо иметь в виду, что его экономическое развитие находилось на начальной стадии. «Города Западной и Юго-Западной Руси под воздействием монголо-татарского ига на будущих украинских землях и на Северо-Востоке Руси оказались отрезанными от путей международной торговли, что серьезно повлияло на темп их развития. Ведущей отраслью городского ремесла оставалось, как и в Древней Руси, производство потребительских товаров». Города этого региона, как и раньше, сохраняли свой сельскохозяйственный характер, то же самое можно сказать и о местечках. Лишь в первых десятилетиях XVI в. в развитии городов обозначился качественно новый этап, который отличался усилением влияния товарно-денежных отношений и бурным ростом новых городских поселений. Ясно, что оборотной стороной медали такой неразвитости городов как экономических центров было слабое развитие ремесла, о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что в названиях полоцких ремесел, как и в белорусских, был очень высок процент иностранных терминов.
Неразвитость восточноевропейского города подводит к вопросу о положении в нем ремесленников. 3. Ивинскис писал о том, что трудно разобраться в положении ремесленников по источникам XV в. и выяснить их место в социальной структуре. А.Л. Хорошкевич отметила, что ремесленники в качестве особой прослойки населения выделены в памятниках письменности лишь в конце XV в. и никаких организаций ремесленников до начала XVI в. не существовало.
Заметим, что ремесленники фигурируют в источниках отдельно от городской общины. В Полоцке во время выдачи магдебургского права встал вопрос, куда их отнести. «А которые будут ремесники в месте мешкати ...тыи все мают в них вступаться», - сообщает полоцкий документ. Обращает на себя внимание также и небольшое количество этих ремесленников. Ремесленники, находившиеся под «присудом замковым», в 1552 г. участвовали в строительстве одной (!) из 204 городен замка. Такая же ситуация сложилась и в Киеве: «...прихожие люди, и ремесники всякие, и винники, и хлебницы, и перекупники, и рыболове, и иные люди, которые в месте и по селом торгом ся обыходять, тых всех его милость к ним привернул во всякие службы и поплатки местские вечно». В Витебске мещане пытались переложить большую часть подводной повинности на кожемяк, следовательно, мещане и ремесленники-кожемяки - две разные группы населения.
По полоцким материалам конца XV в. видим, что многие из ремесленников находились в зависимости от бояр. Но ведь, до того, как оказаться в зависимости от бояр, они зависели от княжеской власти. Складывается впечатление, что «ремесленники» западнорусской старины, будь они свободными или рабами, принадлежали великокняжеским, а в более ранний период к княжеским дворам. Такого рода ремесленники известны нам по Русской Правде. Одна из статей последней, как известно, устанавливала за «реместьмяника и за реместьвеницу» плату в 12 гривен - равную плате за «сельского тиуна, княжа и ратайного». Заметим, что по Статуту 1529 г. «ремесных людей» (даже из тяглых или невольных) относили к привилегированному классу простолюдинов - за их убийство взималась такая же плата, как за путных людей.
Основное же население городов составляли мещане. И.Д. Беляев считал, что это купцы. Основанием, видимо, послужило то, что на материалах северной Белоруссии прослеживается активное участие этой категории населения в торговле. Такой же точки зрения фактически придерживался и М.Ф. Владимирский-Буданов. С такой гипотезой мы не можем согласиться. Дело в том, что «купцы» довольно часто фигурируют в источниках, в том числе и отдельно от мещан. Но, главное - этот термин вполне покрывается термином «мещане». Так, например, в одной грамоте фигурирует купец государя, купец-полочанин. Его отец в следующей грамоте именуется мещанином. Одна из грамот отправлена «от бояр полоцких и от мещан и от всех купцов Полоцкого места», а следующая от «бояр полоцких и от мещан, и от всего поспольства». Значит, купцы входили в состав мещанской общины и не выделялись из нее. Конечно, купеческие организации в западнорусских землях, видимо, существовали. Достаточно вспомнить купеческие общины в Смоленской земле еще долитовского периода. Однако ни тогда, ни в XIV-XV вв. они не играли видной роли в социально-политической жизни. Так, впрочем, было и в соседнем Новгороде. Очевидно все-таки понятие «мещане» не исчерпывалось лишь «купцами».Сам термин прожил долгую и сложную жизнь. Появился он в Юго-Западной Руси еще в XIII в. в форме «местичи», будучи заимствованным из Польши. Этимология слова понятна - от наименования городского поселения - «место», «мiсто».
В форме же «мешкать» в белорусском и украинском языках этот термин появляется довольно поздно - не ранее XIV-XV вв. В XVI в. с дарованием многим старым городам магдебургского права он распространяется почти на всех горожан, в связи с чем городская община признается «почти равнозначной или близкой по значению понятию «мещанство». Вполне возможно, что какой-то период этот термин обозначал категорию горожан, отличную как от бояр, так и от черных людей. Впрочем, термин, как и остальные названия социальных групп в западнорусских землях, был весьма неопределенным и действительно имел тенденцию к охвату всего свободного городского люда. Категория эта оформляется на протяжении XIV-XV вв. и большую роль в юридическом ее становлении играли привилеи на магдебургское право. Эти привилеи юридически окончательно оформили мещанскую городскую общину, которая в Западной Руси имела свои особенности, сближающие ее с древнерусской городской общиной, но продвигалась постепенно по тому коммунальному пути, по которому двигались в свое время и города Западной Европы. Нельзя согласиться с А.Л. Хорошкевич в том, что мещане выделились из земян. Как та, так и другая группа населения - продукт распада прежней древнерусской общности - «людья», нерасчлененной массы городского и сельского люда. Вот почему вопрос, с каким слоем периода независимости можно генетически связать мещанское землевладение и саму категорию населения, чисто риторический. Это свободные жители городов, на которых наложилась служба, это служилая группа населения.
В чем же состояла служба? Вопрос непростой. Мещанская служба варьировалась и пространственно, и хронологически, а главное была как бы «общей» службой и службой с земли. Мещанская служба, скажем, в Пинском Полесье - «служба зъ местом» - это издольные повинности, а также «поплаты регулярные и экстренные», прямые и косвенные. На Украине существовал известный минимум для всех городов. Это погоня за неприятелем, сторожевая служба и ремонт замка. Кроме того, города, которые не пользовались особыми привилегиями, должны были «поднимать» послов и гонцов подводами и стациями. Длительное время эти повинности, общественно полезная направленность которых очевидна, не вызывали ропот со стороны жителей городов. Но по мере роста сословных привилегий, дестабилизации прежних систем общественной жизни начинается ожесточенная борьба по поводу этих повинностей.
Мещане должны были нести и чисто военные повинности. Первоначально это, видимо, сводилось к участию в земском ополчении. Однако, но мере того как в ВКЛ складывалась служба с земли, мещане, владевшие земельными участками должны были нести и земскую военную повинность. В Витебске, который долго не получал магдебургского права, «конные мещане» сохранялись еще и в XVI в., причем часть их жила в городе, а имения других были разбросаны по разным местам Витебского воеводства.
Рассмотрим категории населения, которые подходят под достаточно неопределенный термин «крестьянство». Значительная часть этого населения по своему положению смыкалась с боярством. Это бояре панцырные и путные. Тот достаточно широкий «пакет» документов, который отразил их социальное положение, застал их уже в сложном переходном состоянии. Однако, используя ретроспективный анализ, можно уловить суть их эволюции. Положение этих категорий населения ухудшалось в связи с тем, что их земли раздавались дворянам - высшим чиновникам великокняжеского аппарата и др. Сама раздача их земель не означала автоматического перехода в зависимое состояние. Так, в 1506 г. дворянину были пожалованы путные люди. Великокняжеское пожалование сопровождалось указанием: «А захотят пойти, могут идти...». Правда, так было не всегда. В 1475 г. пан Остафеи Корсакович просил человека «на имя Мякала и получил его... и с детьми».
Путные и панцырные бояре несли службу, о характере которой мы узнаем исподволь, по обмолвкам достаточно поздних уже документов. «А эти люди воевод и послов и гонцов поднимывали, того не надобе знатн», - сообщает о путных один из полоцких документов. «Поднимать» надо только в том случае, если сам господарь поедет. Значит, изначально служба «путных» бояр заключалась в том, чтобы содействовать коммуникациям в Великом княжестве Литовском. С «путных» земель шли «стародавние службы и подачки и подводы» в пользу двора. Впрочем, живя рядом с городом, слуги путные обязаны были и военной службой: «...завсегды с мещаны на выправу военную звыкли ходити и вси поплатки нашы посполу с ними (мещанами. - А. Д.) давати». Вообще, как верно подметила А.Л. Хорошкевич. путные люди очень тесно смыкались с низшими слоями мещанства. Грамотой на магдебургское право в Полоцке путные люди вообще были освобождены от городского (замкового) присуда и попали под магдебургское право. Однако служба их была столь важна для великокняжеской власти, что уже скоро было издано новое указание: «А коли посла пошлем, тогды путники мають им кони давати по давному». О такого рода их службе сообщает и мозырская люстрация: «Винни ездити на доведание в месте о неприятеле, а з листом старостиным, где розкажеть».
В Киевской земле самый многочисленный разряд слуг составляли панцырные или конные бояре. Древнейшая известная люстрация 1471 г. говорит о них: «...служба их только на войну ходить». Кроме того, при Витовте они платили подымщину, «а иные службы никоторые не служивали». П.Г. Клепатский обратил внимание на то, что Киев как центральный пункт был окружен кольцом сел, из «которых выхаживало люду панцеръного на службу господарскую 146 человек» (они запустели после нашествия Менгли Гирея). Важнейшей чертой всех этих категорий населения является более или менее тесная снизь с замком.
Если от мещан панцырных и путных слуг отделить еще можно, то практически невозможно от панцырных бояр и путных бояр и очень трудно от тяглых людей. «Слуги в рядах крестьянства... занимали высшее положение и в экономическом, и в юридическом отношениях место, близкое к боярству; позже они смешались с низшим его слоем и стали именоваться боярами, тогда как высшие слон боярства получили название панов и земян-шляхты», - писал М.К. Любавский. В ряде районов это военно-служилое население только к концу XVII в. превратилось в оброчных крестьян. А.Л. Хорошкевич обратила внимание на то, что в Полоцке на смену термину «путные слуги» идет термин «путные люди», но это было уже в то время, когда они стали объектом активных раздач. Все-таки и в XVI в., не отличаясь принципиально от тяглых людей, нередко называясь даже этим именем, слуги до реформ середины XVI в, выделялись и противопоставлялись собственно тяглым крестьянам. Были и более специальные категории военнообязанных слуг: конные, щитные, доспешные, ордынцы.
Близки к путным и панцырным боярам и слугам были крестьяне, которые выполняли всякого рода специальные службы в господарском хозяйстве. М.К. Любавский, справедливо критикуя С.А. Бершадского, отметил, что некоторые из этих категорий (рыболовов, дегтярей и т. д.) можно отнести к данникам, но ни в коем случае не к тяглым. Именно так поступал С.А. Бершадский, придавая, таким образом, термину «тяглый» не характерное для того времени слишком широкое содержание. По нашему мнению, всех их нужно отнести к служебному населению, лучше сказать - слугам. Это разнообразные категории населения: бортники, которые обязаны были добывать мед; бобровники, занятые добыванием этого зверя; осочники, в обязанности которых входило выслеживать зверя; ловцы, сокольники, свинухи, предназначение которых понятно. Специальные люди занимались волочением неводов на господаря. Эти категории крестьян не несли тяглой службы, хотя могли давать «дякло», косить сено и ходить на толоку. Назовем также конюхов. Среди этого населения и уже знакомые нам ремесленники.
Наиболее многочисленные категории крестьянства составляли «тяглые» и «данные» люди. Как отметила А.Л. Хорошкевич, для их обозначения сохранялся многозначный термин «люди» с определением «данные», «пригонные», «тяглые» и т.д., иногда и без уточнения. Этот полисемантичный термин ведет нас в Киевскую Русь. По наблюдениям И.Я. Фроянова, «слово «люди» в Киевской Руси... XI-XII вв. сохраняет свою многозначность: народ (этнос или население в широком смысле слова), простой народ (демос), социальная верхушка (бояре, купцы, княжеское окружение). Людьми в XII в., кроме того, изредка называли холопов и княжеских слуг. Сквозь эту семантическую пестроту пробивается все же основное значение термина - масса рядового свободного населения как городского, так и сельского». Как видим, социальная эволюция к XV-началу XVI в. проделала уже значительный путь. «Людьми» теперь называли сельское население, платящее подати государству. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что путь этот не столь уж значителен и ассоциации, которые возникают с Киевской Русью, отнюдь не поверхностны. Прежде всего отметим, что наряду с термином «люди» употреблялся и другой - «мужи». По верному наблюдению М.К. Любавского, им обозначались все сельские жители, волостные люди. Есть и другая версия; «...то население волостей, которое обозначалось термином «муж», обязано было «доспешной службой», т. е. личной военной службой». Полагаем, что ближе к истине - М.К. Любавский, ибо не раз в источниках этим термином называют все свободное волостное население.
Но кто же такие люди тяглые? М.К. Любавский, изучив данные «Уставы» 1529 г. и обильные архивные данные, пришел к выводу, что тяглые люди - те крестьяне, которые работают на господарском дворе и ставят по мере необходимости подводы. Ф.И. Леонтоиич посчитал, что М.К. Любавский сузил термин «тяглая служба». По его мнению, все литовско-русское крестьянство было тяглым и отличалось друг от друга лишь своими службами. П.Г. Клепатский полагал, что эта полемика не имеет под собой твердой почвы, так как акты литовского периода строгой классификации населения не придерживались. В одном случае в них противопоставляются только два разряда (служебные и данные, или данные и тяглые), в другом - три (данные, служебные и тяглые). Против Ф.И. Леонтовича выступил В.И. Пичета, который отметил, что большая часть данных, на которую тот ссылается, относится к 70-80-м годам XVI в., когда, действительно, под влиянием экономических условий стало намечаться слияние отдельных разрядов сельского населения в один, да и то постольку, поскольку природные условия западных и восточных волостей содействовали этому длительному процессу. К тому же Ф.И. Леонтович совершенно игнорировал данные «Уставы» 1547 г., в которых четко определено положение «тяглых».
Термин «тяглый» установился только в первой четверти XVI в., хотя встречается в памятниках уже в первой половине XV в. По мысли 3. Ивинскиса, до 1440 г. этот термин еще не установился, хотя население с таким статусом существовало уже и при Витовте. Причем утверждается первоначально этот термин в западных волостях, т. е. литовских, и на литовско-русском этническом порубежьс. В других районах Великого княжества этот термин употребляется в разных контекстах, и точный смысл его не ясен. Итак, термин этот первоначально утверждается там, где развито было господарское хозяйство. Например, в Киевской земле, где не было развито дворное господарское хозяйство, разряд таких людей незначителен. Не случайно древняя киевская люстрация, которую в этой связи проанализировал В.И. Пичета, свидетельствует, что «самый термин не успел еще установиться, что с ним пока еще по было связано определенного представления об особом разряде населения, жившем на господарских землях». Интересно и наблюдение М.С. Грушевского: «...в известной нам уже описи Киевщины «тяглыми» называются люди, которые не были работниками в нашем значении этого слова, а те, в которых можем скорее всего признать работников, не носят этого названия». В чем же их повинности и каков их статус? «Повинности тягли заключались в обязательном труде на пашне ближайшего дворца господарского - известное число дней в году». Но так четко было не везде и не всегда. Киевская люстрация предписывала им однодневную толоку, еще и подымщину, еще и замковые работы. В Овруцком повете человек Лазар Мошкевич «и з его сынми и з братиничи его, а поведал нам, штож деи с них одна служба, в дань они дают двадцать ведер меду и четыре ведра, а померного два гроша, а подымщины, а служба деи их тое три дни сена косят, а три дни жита жнут и иные службы служат». В целом для Киевской земли можно сделать вывод, что разряд такого населения был незначительным. а тягловые повинности его легкими.
Тяглые люди были вполне полноправны. Они обладали правом земельной собственности. Так, тяглые люди (2 брата и еще 8 человек) продают землю «обель вечно». Более того, у них бывают сябры. Отметим еще одну черту: зачастую в грамотах они называются «нашими», т. е. господарскими людьми. «Жаловали нам многие люди наши на бояр Смоленских». Но прежде, чем делать выводы касательно положения тяглых, надо рассмотреть сведения о «данных».
По наблюдениям наших предшественников, «общий термин для крестьян не тяглых - данники. Общая черта их - свобода от тягли и обложение взамен этого различного рода данями». В Полоцкой земле к 70-м годам XV в. наиболее велика была группа великокняжеских - «господарских» людей данных, плативших основной налог, именуемый, как и на Руси, данью. Если в западных волостях данников было сравнительно мало, то восточные волости были сплошным царством данников. М.К. Любавский разделил данников на две категории; одни из них уплачивали только дань и были свободны от каких-либо иных дополнительных платежей и повинностей. Другие же, если жили в местностях, где находились господарские дворы, наравне с тяглым населением выходили на толоку, косили сено, иногда отправляли и другие повинности. Но вряд ли данники широко привлекались к выполнению других повинностей. Повинности их, т. е. дань, мало изменились и во второй четверти XVI в. Что же касается размеров даней, то здесь царила удивительная пестрота, что ярко отразилось и в сохранившихся инвентарях полоцкой Ревизии 1552 г.
Итак, разница между данными и тяглыми людьми очень расплывчата: и те и другие несли службу, но в одном случае эта служба данная, а в другом - тяглая. Но зато одно качество объединяет их в полной мере - свобода. Изучая Киевщину, М.Ф. Владимирский-Буданов заметил: «...и остальное - тяглое население стоит весьма близко к служилому: оно состоит из людей свободных, занимающих большие участки и владеющих ими... на праве наследственного пользования за дань или за подымщину». С нашей точки зрения, нет досаднее ошибки, чем относить тяглых и данных к феодально зависимым с самого начала крестьянам. Это значит не видеть эволюции в их развитии.
Первоначально тяглые - это основная масса сельского населения, которая обкладывалась данью. В то же время часть этого населения обслуживала господарскне дворы. Дань - натуральные платежи, которые своими корнями уходят в древнерусские времена. Не случайно тяглые, и особенно данники были носителями весьма архаических традиций. Именно там где жили данники, в неизменном виде сохранялась волостная община, «следы доисторической свободы в отношениях полов». С течением времени дань из натуральной превращалась в денежную, а в конце XV-начале XVI в. дань отступала на задний план по сравнению с другими повинностями и податями. Шел процесс развития господарской собственности на этих крестьян, который завершился аграрными реформами середины XVI в. Значительная часть этих крестьян попадала в состав феодальных владений. В Полоцкой земле этот процесс раздачи великокняжеских земель начался в середине XV в. Данники стали переходить в руки бояр и отчасти мещан. При этом повинности их сохранялись. Причем, вплоть до конца XV в. данники не теряли права распоряжаться, в том числе покупать и продавать ее.
От всех категорий населения Руси отличались рабы. Пожалуй, впервые к изучению рабов в ВКЛ обратился Ф.И. Леонтович. Эта тема не раз становилась объектом изучения и споров между исследователями. Если большинство историков признавало широкое развитие рабства как в Червонной Руси, так и в землях Великого княжества Литовского, то, например, В. Гейнош считал, что Древняя Русь не знала рабства в полном смысле этого слова, а соответственно нет оснований говорить о рабстве и в Западной Руси. Что касается Галицкой Руси, то все случаи неволи он считал особой формой зависимости - служебно-приписной. Одни из историков (К.Н. Бестужев-Рюмин, М.С. Грушевский и др.) писали о решающем воздействии холопства на формирование крепостного права в ВКЛ. Другие (С. Кутшеба, В. Гейнош) уже рабов рассматривали как группу крестьян «непохожих». Внимательно изучал рабов в Великом княжестве Литовском Л.Д. Похилевич. Его исследование показывает огромную роль рабов в экономике собственно литовских земель. Нет необходимости повторять его наблюдения и выводы, тем более, что мы не ставим целью изучение собственно литовских земель. Освещая положение рабского населения «на территории бывшей Киевской Руси», он лишь ограничился ссылкой на книгу Б.Д. Грекова «Крестьяне на Руси» и согласился с его выводами о неразвитости рабства в этом регионе. Однако в новейшей историографии установлено, что в Киевской Руси рабство было в расцвете. Так, И.Я. Фроянов пришел к выводу, что древнерусская вотчина основывалась на рабском, полурабском или полусвободном труде. Другими словами, все зависимое население было или на положении рабов, или двигалось от рабства к свободе и от свободы к рабству. Ясно, что, получив такое наследство, земли Западной Руси должны были долгое время сохранять формы рабской зависимости. Действительно, западнорусские источники пестрят сообщениями о рабстве. Здесь мы можем увидеть полное отсутствие дискретности в развитии этого социального института. Из ряда источников узнаем о рабстве в XIII в. Знает рабов «Житие Авраамия Смоленского». «Житие Ефросинии Полоцкой» под 1120 г. упоминает село с челядыо, о рабах говорит и Генрих Латвийский. Все эти и другие данные источников привлекались исследователями. Не со всеми их утверждениями, правда, можно согласиться. Так, трудно согласиться с мыслью А.А. Зимина о расширении имущественной самостоятельности холопов в XIII в. Более широкие права были характерны для холопов со времен Древней Руси, так как происходили они из местного населения. Как бы то ни было, рабство имело самое широкое распространение. Включение в рядную грамоту с князьями пункта, общего для всех грамот подобного типа на Руси, что «холопу и робе веры не няти», свидетельствует о повсеместном использовании челяди. Вот материал по Полоцку. У пани Якубовой был «двор з людми и с челядью невольною» (№ 278). Челядь составляла часть движимого имущества слуг О.В. Корсака-Проселка и Мартина (№ 215). Челядь, которой владели Проселки, несомненно, занималась сельским трудом. Сведения источников о рабском населении можно множить до бесконечности. Нам сейчас важнее отметить другое. Ни в XIII в., ни и XV в. не менялась сущность рабской зависимости. Еще К. Яблонских отмечал, что «институт рабства в то время (начало XVI в. - А.Д.) был отдельным, не связанным с институтом подданства... после прекращения одного зависимого отношения, второе еще оставалось... рабам и их хозяевам подданство казалось совершено не тем, что рабство». Данные источников предостерегают против оценки «неволи» начала XVI в. как «крепостного права в наиболее жесткой форме с еще сохранившимися значительными пережитками патриархального рабства». По сравнению с периодом Киевской Руси рабство по своей сути мало изменилось. Мало изменились и источники рабства. Пути в рабскую зависимость перечислены в Литовском статуте 1529 г., имеющем еще очень много архаических черт. «Невольницы мають бытии четвераких причин»: 1) кто издавна находится в неволе или родились от несвободных родителей; 2) кто приведен в качестве пленных из неприятельской земли; 3) за преступление; 4) путем брака с несвободным. Другие источники подтверждают действенность этих путей в рабскую зависимость. Так например, материалы по Полоцку показывают, что к рабство вел невыплаченный долг, закабаление, купля и продажа челяди, в том числе и на внешнем рынке.
Западнорусское рабство не исследовано и нуждается в кропотливом изучении, но предварительные выводы для целей нашего исследования уже можно сделать. Суть их сводится ктому, что институт рабства в западнорусских землях был живым, развивающимся институтом, унаследованным от древнерусских времен.
Итак, что же характерно для сословной структуры западнорусских земель в изучаемое время? Надо сказать, что проблема зарождения и развития сословий в Великом княжестве Литовском всегда была одной из самых спорных в историографии. Так, в свое время М.В. Довнар-Запольский выступил против утверждения М.Ф. Владнмирского-Буданова и Ф.И. Леонтовича о том, что сословия в Литовском государстве оформились под польским влиянием. По мнению М.В. Довнар-Запольского, сословия существовали еще в предшествующий период. Они возникли на почве экономического неравенства и проявили себя раньше, чем их законодательно определили. Прошло несколько десятков лет, и этот спор разгорелся вновь - на этот раз в польской историографии. Согласно выводам В. Каменецкого, вплоть до середины XV в. в Великом княжестве Литовском не было сформировавшихся сословий. Вся власть находилась в руках великих князей, которые, обладая к тому же правом собственности на всю землю, были фактически деспотами. Вот они-то и создали на протяжении второй половины XV-начала XVI в. сословия в Литве. Орудием в их руках выступили земские привилен. С возражениями выступил Г. Ловмяньский, считавший, что князья литовские не обладали такого рода властью, а причиной формирования сословий было развитие крупного землевладения и иммунитета.
Кто же нрав в этом затянувшемся споре? Уже приведенный материал безусловно свидетельствует, что сословия лишь постепенно зарождались в недрах литовско-русского общества. Подтвердим это еще на одном примере - на эволюции социальной структуры Полоцка. Здесь мы располагаем широким кругом актов. Конечно, это «случайная выборка не дошедшей до нашего времени генеральной совокупности дипломатических материалов...». Но «эта выборка, сделанная не исследователем, а протекшими с XV в. столетиями, с некоторыми оговорками может рассматриваться как репрезентативная». Есть в советской исторической литературе и весьма удачный, на наш взгляд, опыт анализа подобного комплекса документов с такой же целью, которая стоит сейчас перед нами. Это исследование Ю.Г. Алексеева. Посмотрим, как изменился формуляр грамот, от имени кого они составлялись. Это и поможет нам проследить за эволюцией городской общины. Вплоть до 40-50-х годов XV в. наиболее употребимой была формула, в которой фигурируют «мужи полочане». Встречаются также клаузулы типа «вси полочане», «мы полочане». Им тождественна клаузула «мы полочане, вси добрый люди и малый», «от всех муж полочан от мала и до велика». В 30-40-х годах эпизодически появляется формула: «от бояр полоцких и от местичов и от всего поспольства». Она устанавливается, перемежаясь клаузулами «полочане от мала до велика», «воевода, бояре и вси мужи полочане», «от наместника, бояр и всего поспольства». В 60-70-х годах того же столетия устанавливается формула; «от бояр полоцких, от мещан и всего поспольства». В 80-х годах попадается такая клаузула: «от бояр полоцких, от мещан и от всех купцов», «от бояр, от мещан и от купцов». Наконец, грамота 1486 г. сообщает нам, что «жаловали ...мещане, и дворяне, и черные люди, и все поспольство на бояр полоцких».
Формула «мужи полочане», без сомнения, свидетельствует о единой, сплоченной еще городской общине, подобно тому как сообщалось в ранних новгородских грамотах. Иначе думает 3.Ю. Копысский, По его мнению, «понятие мужи не исчерпывается представлением о совокупности всего свободного населения, как это предполагает М.Н. Тихомиров». По 3.Ю. Копысскому, мужи - это те, кто правил - «определенное звено городского строя». С этим утверждением нельзя согласиться. Мы уже касались термина «мужи» в отношении волостного населения. Здесь также «мужи» обозначают всю совокупность свободного населения, Обращает на себя внимание, что клаузулы «мужи полочане» и «вси полочане» взаимозаменимы. Непонятно также, куда исчезает этот «совет мужей», когда устанавливается клаузула «от бояр, местичей и всего поспольства». Думаем, что понятие «мужи» именно «исчерпывается представлением о совокупности всего свободного населения». Не случайно Г.В. Штыхов, который также выдвигает идею о «каком-то начальном представительстве боярской олигархии, напоминающем совет господ», вынужден был, однако, признать, что в «официальных полоцких документах XIII-XIV вв. не фигурируют другие официальные лица, кроме князя и изредка епископа». Против интерпретации 3.Ю. Копысским этого термина предостерегают материалы и по другим русским землям: «...мужи псковичи почаша ставить церковь каменну», «князь и бояре и велможи и вси мужи москвичи». Четко это звучит в уставных грамотах. Витеблянин (как и полочанин) может уходить свободно, «Святому Благовещенью челом ударивши... и своей братьи мужом витбляном». Весьма красноречива и такая формула: «...от бояр полоцких и от местичов и ото всех муж полочан всего поспольства».
Формула «от мала и до велика» так же, как и в Новгороде, свидетельствует о растущей дифференциации городской общины. Дифференциация эта продолжается и дальше. Сначала отделяются бояре, а вскоре и местичи-мещане. Формула «от наместника, бояр, мещан и всего поспольства» - наиболее устойчива на протяжении 50-80-х годов XV в. Впрочем, и на этом распад городской общины не закончился. К концу 80-х годов «поспольство», судя по клаузулам грамот, распадается на черных людей, дворян городских и купцов. Следует иметь в виду, «что социальная терминология отстает от реальных явлений социально-политической жизни». Так, черных людей встречаем в Смоленске уже в 1440 г. «Тем не менее образование (и отмирание) того или иного термина имеет существенное значение: оно свидетельствует о том, что соответствующее явление достигло определенной степени зрелости». Это, на наш взгляд, наиболее взвешенный подход к проблеме. Нельзя согласиться с А.Л. Хорошкевич, которая все изменения в клаузулах полоцких грамот объясняет «развитием социальных. представлений полочан, вернее господствующих кругов, находившихся у власти», высказывает мысль об «архаизме социальных представлений верхушки полоцкого общества». Изменения в клаузулах грамот отражают не «развитие социальных представлений», хотя и это нельзя сбрасывать со счетов, а развитие самого полоцкого общества.
Итак, сословия в Литовско-Русском государстве вызревали медленно, грани между ними были размыты.
Еще одна важная черта, которая свидетельствует о рудиментарности западнорусских сословий, о том, что они возникли недавно, - наличие большой семьи. В данном случае нет необходимости приводить свидетельства источников, так как распространенность большой семьи признавалась большинством историков давнего и совсем недавнего прошлого. В их работах приведены соответствующие факты. Важнее нам сейчас подчеркнуть то, что большая семья была свойственна всем сословиям свободного населения русских земель Великого княжества Литовского.
В современной науке по-разному трактуется статус и характер большесемейных и патронимических образований. Можно их считать характерными «главным образом для тех предклассовых и раннеклассовых обществ, в которых ощущается нужда в родственной взаимопомощи и взаимозащите и определять как новообразование. Можно напрямую возводить к родовым отношениям. Для целей нашей работы это сейчас не так важно. Ясно одно, чем архаичнее общество, чем слабее там еще выражены сословные различия, тем ярче там представлены родовые рудименты в самых различных проявлениях.
К этому можем добавить и значительную архаику в семейно-брачных отношениях (они не раз уже изучались в литературе. Исследователи совершенно правильно объясняют сохранение пережитков в этой области той политической ситуацией, которая здесь сложилась: слабостью церкви, «областничеством» политической жизни Литовско-Русского государства. Однако эта архаика семейно-брачных отношений приобретает другой оттенок и становится гораздо более понятной с учетом того наследия, которое западнорусские земли получили от времен Киевской Руси. Исследования И.Я. Фроянова показали, что тогда эти отношения были буквально перегружены всякого рода пережитками. Последние продолжали существовать и в последующий период и стали изживаться лишь по мере укрепления сословной дифференциации и развития сословного государства.
Еще одна важная черта, характеризующая сословия западнорусских земель того времени - их служилый характер. Все формирующиеся сословия, все население в ВКЛ являлось служилым. Это не раз отмечали дореволюционные историки. «В рассматриваемый период каждая общественная группа обязана была нести ту или иную службу на господаря», - писал П.Г. Клепатскнй. По мнению М.С. Грушевского, общественно-политический «устрой» Великого княжества «з гори до долины» имел характер служебный. От владетельных князей до крестьян все несут службу. Анализируя материал о западнорусских сословиях, мы не раз могли убедиться в справедливости этого утверждения. Сейчас нам важнее подчеркнуть, что в данный период «служба» ничего общего не имела с феодальными отношениями. Все те социальные группы, которые несут службу, свободны.
Служба до определенного времени определяет и сословную политику литовско-русского правительства. Вновь мы можем сослаться на труды наших предшественников. «Литовское правительство часто не знало, какой повинностью обязаны служить государству те или другие лица... В этих случаях вопрос о принадлежности их к тому или другому классу решался показаниями населения», - отмечал Н.А. Максимейко. Отсутствие замкнутости сословий, наличие многочисленных архаических явлений - все это создавало для великого князя благоприятную возможность в случае военных и административных потребностей переводить население из одной службы в другую, пополняя, например, военный контингент.
Каковы истоки этой системы? Как она развивалась и почему со временем оказалась в неблагоприятных обстоятельствах? На эти и ряд других вопросов мы намерены ответить в следующем очерке.



Очерк третий. «Верховная собственность», «феодализм» и служба в Западной Руси ХIII-ХV вв.

Эволюцию социальной структуры западнорусских земель не понять без обзора некоторых общих вопросов возникновения и развития собственности на землю.
Мы уже рассматривали вопрос о том, когда возникает крупное землевладение в русских землях Великого княжества Литовского. Но как оно возникает и почему? Вопрос этот имеет принципиально важное значение, и попытки найти ответ на него предпринимаются с помощью концепции «верховной собственности на землю». Особенно преуспела здесь советская историческая наука, и даже историографический обзор уже позволяет выявить весьма интересные закономерности.
Применительно к истории Киевской Руси проблема «верховной феодальной собственности» является весьма дискуссионной. В 30-е годы в ходе споров, в которых участвовали многие советские историки, победила точка зрения Б.Д. Грекова, считавшего, что в результате возникновения и развития крупного феодального землевладения восточные славяне от первобытнообщинных отношений перешли к феодализму. Генезис земельной собственности Б.Д. Греков представлял как процесс, идущий «снизу» в результате распада древней общины. Но уже в 50-х годах была выдвинута точка зрения о «верховной собственности» на землю в Древней Руси. Наиболее полно ее обосновал Л.В. Черепнип и с тех пор теория верховной феодальной собственности на землю в Древней Руси получила широкое распространение. Согласно этой теории формирование феодального землевладения в ранний период шло за счет «окняжения земли», т. е. установления верховной феодальной собственности на землю. Эта теория была подвергнута критике. Ее наиболее полный и последовательный анализ провел И.Я. Фроянов. Фактически, не ответив на эту критику, в последние годы историки дают все новые и новые определения и трактовки государственной собственности. Это собственность господствующего класса в лице князя (Я.Н. Щапов), верховная собственность князя (О.М. Рапов, Ю.А. Кизилов), верховная собственность государства (М.Б. Свердлов), государственная боярская корпоративная собственность (В.Л. Янин), корпоративная собственность военно-дружинной знати (А.А. Горский). Все эти определения внутренне едины: государственная собственность на землю рассматривается всеми авторами на классовой феодальной основе.
Другая существенная черта сторонников «верховной собственности» - нежелание ссылаться на своих предшественников в дореволюционной историографии. Между тем данная теория имеет многочисленные прецеденты в дореволюционной исторической науке. Более того, борьба сторонников этой теории и ее противников - один из основных мотивов дореволюционной исторической науки о Древней Руси. Причина возрождения теории «верховной собственности на землю» в советский период ясна: желание историков доказать раннее возникновение феодализма, с одной стороны, и отсутствие соответствующих данных в источниках - с другой. Но абстрактная схема, построенная на зыбкой основе, - не лучшее подспорье в познании исторического процесса.
Подобную ситуацию наблюдаем и в историографии, посвященной изучению Великого княжества Литовского XIV-XVI вв. Для многих историков, особенно тех, кто считал, что государство здесь возникло в результате завоевания русских земель, убедительной казалась версия о существовании верховной собственности великого князя на землю в этом государстве. Такую точку зрения находим уже у В.Б. Антоновича, который справедливо считается одним из зачинателей научной разработки истории Литовского государства. Такой подход был присущ и польской историографии. Однако в русской историографии наиболее ярко этот взгляд на собственность в Великом княжестве Литовском выразил В. Незабитовский. По его мнению, пожалование земли представляло только пожалование землей, а собственником оставался господарь. «Как бы безусловно поэтому ни жаловалось кому земельное владение, в сущности оно было всегда лишь владением и пользованием до господарской воли, или, другими словами, владением по милости». В Великом княжестве Литовском - государстве, которое сложилось преимущественно путем завоевания, господарское право на землю нашло удобную почву для своего развития. Положение изменилось при сближении с Польшей: господарское право исчезло и возникло шляхетское. С шляхетским правом появились: частная поземельная собственность и частное вещное право на землю.
И. Новицкий сравнивал земельную собственность в Литовско-Русском государстве с поместным землевладением Московского государства. Он считал, что в достатутовый период землевладение, «будучи одинаково условным для всех частных лиц без исключения, не составляло вместе с тем ничьей привилегии». По мнению С.А. Бершадского, великому князю «по идее» принадлежало право на всю территорию Великого княжества Литовского». В то же время он находил различия между вотчинными имениями и имениями, пожалованными во временное пользование различных лиц. Он попытался наметить разницу между этими двумя видами владения и пришел при этом к выводу, что разница между ними была совершенно незначительна и на вотчинах лежали почти такие же повинности, как и на поместьях.
Взгляды этих историков довольно схематичны. Гораздо более диалектично, стремясь разобраться в живой ткани исторического процесса, подошел к этому вопросу М.Ф. Владимирский-Буданов. Он отметил следующее противоречие. Судя по буквальному смыслу источников, право собственности на землю не принадлежало никому до общеземских привилеев (или даже до 1 Статута). Но, с другой стороны, частные акты дают и обратные указания. Если частное право так ограничено, то надо или предположить то же о древнерусском праве, или признать, что в литовскую эпоху история русского права «попятилась назад». Так многие, кто признавал завоевание, и счигали. В результате изучения источников он пришел к выводу, что условность и ограниченность простирались первоначально не на одни жалованные имущества, но на все прочие виды. Причина доисторическая - зависимость лица от общества; процесс возвышения прав частных лиц – естественный процесс. Ученый постарался проследить, как под «неопределенною и широкою сферою прав государя на жалованные имущества развиваются и растут права на них частных лиц». М.Ф. Владимирский-Буданов впервые внимательно рассмотрел различные формы землевладения и условия пожалования, предметы пожалования. Он сделал очень важный вывод о том, что при пожаловании речь идет не о переходе права собственности на землю. Жалуются, собственно, доходы, которые получал с этой земли великий князь. Что касается отчинного землевладения, то оно возникло со временем. «Отчиною называется в ближайшем смысле имущество, передаваемое по наследству, каковы ни были нрава владельца на это имущество, то есть хотя бы они вовсе не равнялись правам собственности». В Литовско-Русском государстве этот процесс был ускорен и искажен связью с Польшей. С введением типа шляхетского землевладения к частной собственности присоединяются государственные права, в связи с чем прежние смешанные права государя переводились на вотчинника.
Попытку «всестороннего решения вопроса» предпринял М.В. Довнар-Запольский. По его мнению, и в землях собственно Литвы, и в русских землях было известно полное вотчинное право. Но образование Литовско-Русского государства нарушило эту полноту владения, которая уступила место условному и ограниченному праву. Причем главное здесь – не сам факт завоевания русских земель, а «вообще, военное напряжение в эпоху образования государства». Высшее господарское право поглотило право частных лиц, и последнее своеобразно возродилось в земском (т. е. панском праве, выросшем к концу изучаемого периода). Историк рассмотрел различные формы землевладения и пришел к выводу, что элементом объединяющим все формы землевладения, является земская военная служба. В отличие от М.Ф. Владимирского-Буданова, он считал, что вотчина в основе своей земля нежалованная, земля, исстари находящаяся в руках землевладельцев. Изначально это родовая собственность, но условия сложения государства подчинили и вотчину земской военной службе.
Эти идеи М.В. Довнар-Запольского поддержал А.Е. Пресняков. Князь, с его точки зрения, не мог быть собственником всей территории, так как он имел в каждой земле свое господарское хозяйство. В то же время, наряду с земельными имуществами, князья жаловали и движимое имущество. «В сознании того времени различия покрывались основным сходством цели пожалования: обеспечить имущественно служилого человека, дать ему средства, с которых он отбывал бы службу».
Несколько противоречивы взгляды М.К. Любавского. Он пишет: «...нет нужды выводить происхождение поземельной господарской собственности ...из завоевания, как это сделали Ярошевич и В.Б. Антонович». С литовским завоеванием снова высоко поднялся престиж княжеской власти, который был поколеблен в бурях XIII в. В Литовско-Русском государстве установилось право великого князя на все незанятые земли и угодья, исключившие право самовольного их занятия. Но тут же М.К. Любавский замечает, что с утверждением литовского владычества идея княжеской собственности приняла такие размеры, что князья считали своими собственными и земли, занятые и населенные. «Среди постоянной вербовки служилых людей и раздачи им поместий из княжеских земель затемнилось и отошло на задний план представление о свободной земельной собственности, и выдвинулось вперед представление о земле, с которой идет военная боярская служба князю и которая поэтому находится в распоряжении князя, есть, в известном смысле, его господарская земля». Отчина-землевладение родового характера, и именно в этом ее основное отличие от остальных форм землевладения.
Задумывался над этими проблемами и В.И. Пичета. Он критически отнесся ко всей предшествующей историографии, считая, что все взгляды предшественников можно отнести к одной категории - формально-юридической. Объяснение же нужно искать в условиях хозяйственного и политического развития Великого княжества Литовского. Условия эти В.И. Пичета трактует следующим образом. Пользуясь господарскими дворами, великий князь становится самым богатым землевладельцем. Когда же он сосредоточивает в своих руках и всю развивающуюся внешнюю торговлю, то может держать в зависимости от себя всех землевладельцев. Вместе с этой зависимостью усиливается и политическое значение князя и укрепляется взгляд на него как суверена и верховного распорядителя земельных территорий. «Разумеется, это распоряжение землей исходило не из права собственности великого князя на землю, а из соображений политического характера», - заметил В.И. Пичета, в то же время несколько раз называя великого князя верховным собственником всей территории. Под вотчиной» он понимает те земли, которые искони были собственностью и не являются актом милости. Таковым было панское и княжеское землевладение. Что касается шляхетского, то оно - предмет пожалования великого князя.
Как видим, историки пытались решить эту непростую задачу. Намечались и плодотворные, с нашей точки зрения, пути. К сожалению, в 30-х годах поиск в этом направлении прекратился. Со временем установилось господство схем, которые обычно отливаются в следующую формулу. «До конца XVI в. верховным собственником земель во всем Великом княжестве Литовском являлся великий князь». Иногда эта формула облачается в «феодальные одежды»: вассалитет, феодально-иерархическую структуру землевладения, когда «собственность на землю постепенно приобретает иерархический характер, а монопольные собственники выступают как ассоциация, направленная против порабощенного продуктивного класса». Эта феодальная терминология в данном случае не проясняет сути дела и лишь множит вопросы.
По своему замечательно, что эта историографическая ситуация имеет и продолжение. Речь идет об изучении истории второй половины XVII-первой половины XVIII в. Как известно, половодьем народной войны 1648-1654 гг. шляхетское землевладение, и так в ряде районов непрочное, было практически смыто. Развитие крупного землевладения началось как бы заново. Дореволюционные историки (А.М. Лазаревский, И.В. Лучицкий, А.Я. Ефименко, В.А. Барвинский, В.Л. Мякотин) считали, что крестьяне Левобережной Украины были собственниками тех участков, которые ими обрабатывались. Так, В.А. Мякотин писал, что после 1654 г. крестьяне приобрели «всю полноту гражданских прав». Все упомянутые авторы огромную роль в этот период отводили землевладению городских и сельских общин. Эти идеи нашли поддержку и в советской исторической науке (труды В.А. Романовского, В.А. Дядиченко, В.А. Голобуцкого). Казалось бы, завидное единство мнений. Но в 1986 г. увидела свет монография А.И. Гуржего. Автор безоговорочно поддержал Л.В. Черепнина и его единомышленников в утверждении об отсутствии в средневековом обществе крестьянской собственности на землю. А.И. Гуржий пишет: «Итак, основываясь на учении основоположников научного коммунизма о земельной собственности, приходим к заключению: у феодалов земля находилась на правах собственности, у непосредственных производителей - на правах владения». Таким образом, разница между «свободными войсковыми селами» и крупным землевладением совершено стирается. Между тем сам А.И. Гуржнй отмечает, что «наименее ограниченным распоряжение землей оставалось в свободных войсковых селах и местечках». Именно эти свободные села и местечки на протяжении второй половины ХVII-первой половины XVIII вв. и служили основным фондом раздач. Крупное землевладение формировалось постепенно – за счет такого рода раздач, как, впрочем, и за счет скупки и заимки свободных земель. Не видеть этой динамики в развитии землевладения - значит, с нашей точки зрения, отказываться от диалектического подхода. Нельзя пренебрегать и собственностью на землю крестьян, мещан и рядовых казаков. На «наш взгляд, правы те историки, которые считали это землевладение весьма архаическим - здесь господствовали общинные и «сябринные» формы. Зачастую община Левобережной Украины живо напоминает древнерусскую старину, особенно когда мы наблюдаем нераздельное владение землей казаками, мещанами, несколькими селами, местечками, а порой и городами». Такие общинные организмы могли существовать только в условиях демократической среды, с которой верховная феодальная собственность несовместима. Впрочем, не будем вдаваться в обсуждение истории периода, далекого от наших сегодняшних интересов. Мы коснулись и Киевской Руси и периода XVII—первой половины XVIII в. с другой целью. Что показывает изучение историографии? Всякий раз, когда появляется необходимость объяснить появление и развитие крупного землевладения или доказать раннее развитие феодализма, пускается в ход теория о «верховной феодальной собственности» на землю, оборотной стороной которой является отсутствие собственности народа. С представителями этого направления можно спорить, но, думаем, что здесь как раз та ситуация, когда это вряд ли требуется, поскольку «сама по себе некая «верховная государственная собственность», отличная от просто «государственной собственности», по существу, не выражает никаких реальных юридических или экономических отношений и является в этом смысле бессодержательным понятием, фикцией». Заметим к тому же, что еще и вредной фикцией, так как служит историкам своего рода универсальной отмычкой ко всем процессам развития собственнических отношений. «Суверенные права государства в отношении его населения, выражающиеся в праве на взимание налогов с последнего, нередко ошибочно принимаются некоторыми авторами за некую «власть-собственность», или «верховную государственную собственность на землю», передача их на местах частным лицам - за расщепление этой «собственности» на «верховную государственную» и на подчиненное, а налоги - за экономическую реализацию «верховной государственной» и подчиненной собственности».
Можем с полной ответственностью заявить: «верховного феодализма» в западнорусских землях в изучаемый период не существовало. Но немалую полемику вызвал феодализм и в, так сказать, классических представлениях о нем. В первом разделе нашей работы мы отмечали, что почти все историки в той или иной форме говорили о «феодализме». В одном существенном пункте русская историография расходилась с польской. Если поляки считали, что по мере сближения с Польшей в Великом княжестве Литовском власть великого князя уменьшалась, формировалось сословное государство и феодализм сходил на нет, то русские историки считали, что феодальные порядки начинают распространяться как раз по мере сближения с Польшей. Но в самом существенном моменте они зачастую сходились, видя в «феодализме» результат рецепции польских порядков.
Лишь постепенно пробивала себе дорогу идея о том, что «феодализм» возник в результате «внутренних обстоятельств», другими словами, вследствие внутреннего развития Великого княжества Литовского. В этой связи особый интерес вызывает дискуссия 30-40-х годов нашего столетия в польской историографии. Это время, когда польская историография развивалась еще без мощного «влияния» советской исторической науки, а в СССР интерес к этим проблемам был на время утрачен.
Дискуссия развернулась на VI съезде польских историков. Открыл ее Г. Ловмяньский. Исходя из господствовавшего тогда в науке Польши представления о феодализме, он рассмотрел различные черты, присущие, с его точки зрения, феодализму, применительно к Великому княжеству Литовскому. Ученый пришел к следующим выводам. Та сторона феодализации, которая на Западе выразилась во власти comites, а на востоке в появлении удельных княжеств, не получила здесь большого развития. Если государственная власть в Литве подверглась разделу, а государственная структура – частичной феодализации, то произошло это благодаря развитию иммунитета. Первые его следы датируются еще эпохой предъягеллонской: на Руси в имуществах церковных, а в собственно Литве - в боярских. Особенное распространение он получил с развитием крупной земельной собственности в конце XIV в. На основе земских привилеев можно проследить за развитием иммунитета, однако на практике его становление оказывается гораздо более сложным.
Наряду с разделом государственной власти, другой важный процесс феодализации - раздел собственности. Характерная для Запада, в Великом княжестве Литовском эта черта получила ограниченное распространение, так как существовала только в некоторых больших владениях.
Еще одна черта феодализма - вассалитет, В Литве в период возникновения монархии существовал родственный вассалитету институт дружины. Однако в ягеллонский период под определение вассалов подходят лишь великокняжеские дворяне. Но их статус даже нельзя сравнивать с западноевропейским институтом вассалитета.37
На Западе существовали также лены и сеньории. В Литве эквивалентом сеньории была дворская организация. Что же касается лена, то он здесь не сложился.
Можно ли считать феодализмом наличие шляхты «второго или даже третьего ряда», т. е. мелкой шляхты. По мнению Г. Ловмяньского, нет.
Итак, в устройстве Великого княжества Литовского удается увидеть явления, аналогичные западноевропейскому феодализму, однако здесь не получили развития некоторые принципиальные для феодализма черты. Имел место процесс феодализации, однако, за исключением иммунитета, он не проник глубоко в общественную и государственную структуру.
В дискуссии принял участие И. Яворский. По его мнению, нельзя сравнивать удельные княжества в ВКЛ с ленным правом на Западе. Что касается иммунитета, то его генезис весьма неясен. Рост власти панов над крестьянами шел в большей мере через земские привилеи и Статуты, а в меньшей мере - через привилеи индивидуальные. Если на Западе бенефиции стали зачатками лена, то здесь они перешли в полную собственность. Как из бенефициев не вырос лен, так из дружины не выкристаллизовался вассалитет. Даже шляхту «другого ряда» нельзя считать сходной с англо-нормандскими феодалами. По мысли И. Яворского, в Великом княжестве Литовском произошел переход непосредственно (минуя феодализм) от устройства «патримониального» к устройству «сословному».
Участвовал в дискуссии К. Тыменецкий. Он старается различать феодализм «самородный» и феодализм, возникающий в результате рецепции. По его мнению, надо учитывать влияние русского феодализма, который был как раз «самородным». Еще до начала западного влияния в землях русских и литовских существовал, например, иммунитет. Но сколь развитым был «самородный» феодализм в Литве до сильного польского влияния? По К. Тыменецкому, можно подвергнуть сомнению само понятие «бенефиция» в Литве. Дружина так же не сыграла значительной роли, то же самое можно сказать о «самородном» иммунитете. Гораздо большую роль сыграл иммунитет, который был заимствован.
Отношения великого князя к удельным нельзя сравнивать с ленами. Ученый пришел к выводу, что центр тяжести дискуссии надо перенести с явлений, касающихся феодализма «самородного», или давнего, на феодализм, возникший в результате рецепции, т. е. польского влияния, значительно усилившегося в Великом княжестве Литовском с конца XIV в. Влияние же это шло в основном через иммунитет. Вот почему столь велика роль земских привилеев в истории Великого княжества Литовского. По мнению исследователя, нельзя противопоставлять устройство феодальное и сословное, поскольку это две стадии одного и того же процесса.
Война прервала работу ученых над этими важными и интересными проблемами. Но с выходом написанной еще до войны, утерянной, а затем восстановленной работы В. Каменецкого дискуссия возобновилась. В. Каменецкий делал упор на деятельность великих князей литовских, целью которых было создание христианского государства с обществом, разделенным на сословия. Вот почему, рассматривая проблему литовско-русского феодализма, он не согласился с тезисом М.К. Любавского о том, что он распространялся благодаря польскому влиянию. Он также не согласен с Г. Ловьмяньским в вопросе о существовании вассалитета. Отношения между монархом и боярами имели характер сугубо вещный, опирались как и все литовское устройство, на земли, которые господарь давал и с которых бояре несли службу. Правильнее было бы искать феодализм в ленном устройстве самостоятельных княжеств, но эти княжества были так рано ликвидированы, что в строе литовско-русского государства не играли большой роли.
Литовский феодализм, по В. Каменецкому, опирался на раздел дохода между несколькими правомочными, находившимися друг от друга в иерархической зависимости. Он представляет такую иерархию: великий князь - князья, паны - бояре. Однако на вопрос, кто из этих правомочных был собственником земли, и современники не сумели бы дать ответ, зная, что вся земля принадлежит господарю. Долго не возникало понятие расщепленной собственности, так как ступени этой феодальной лестницы были слишком слабы.
С возражениями В. Каменецкому выступил Г. Ловмяньский, который в основном отстаивал свои прежние взгляды.
Как видим, какую бы черту «феодализма» мы ни взяли, ее существование в Литовско-Русском государстве можно подвергнуть сомнению. «Феодализм» в классическом его понимании также не удастся обнаружить в изучаемом регионе. Кстати говоря, такое понимание феодализма в настоящее время в европейской науке преодолено. Однако, как справедливо отмечается в новейшей литературе, конкретных и точных определений «феодализма» в литературе нет (только призывы к этому). Вот почему мы пока предпочитаем пользоваться менее обязывающим понятием - «крупное частное землевладение».
Оно возникает со временем в Литовско-Русском государстве, причем в двух формах: собственно частного крупного землевладения и государственной частной собственности, ведь «государственная собственность на обрабатываемые земли в классово антагонистических государствах всегда зарождалась и существовала лишь как одна из разновидностей крупной частной земельной собственности и только наряду с другими ее разновидностями, ибо частная собственность, и крупная и мелкая, всегда предполагает одновременное существование многих частных собственников». Рассмотрим сначала государственную форму. Здесь мы также сталкиваемся с очень непростой историографической ситуацией. Речь идет о так называемом господарском «домене», господарских землях. Что они из себя представляли с точки зрения собственности и были ли собственниками крестьяне, жившие на землях этого «домена»?
В дореволюционной историографии по этому вопросу не было единства. Одни историки считали, что права крестьян на землю ничем не отличались от таких же прав высших сословий. Была и другая точка зрения: «...владея и пользуясь своими участками, потомственно великокняжеские крестьяне продавали и закладывали свои земли другим крестьянам и даже лицам других сословий. Но все эти сделки... практиковались в силу допущения высшей власти».
В советской историографии также нет единства. По мнению В.И. Пичеты, «до середины XVI в. крестьянское землевладение каким-либо правом не ограничивалось, а обычное право разрешало всем свободно распоряжаться землей». Ю. Юргинис пришел к выводу, что до XVI в. крестьяне владели землей на аллодном праве. Исследователь разделил прежде всего хронологически государственные повинности и феодальную ренту. «С окончательными актами превращения крестьянских земель в личную собственность великого князя и бояр было завершено и установление феодальной ренты для крестьян...». Из необходимости различать подать и феодальную ренту исходит и украинский историк Д.И. Мышко. По его мнению, государственные крестьяне не были обременены феодальной земельной рентой, а несли только государственные подати и повинности. Крестьяне - данники и тяглые - были лично свободны и являлись владельцами государственной земли, которую свободно отчуждали. Высказался по данному поводу и белорусский исследователь И.А. Юхо. «Право собственности крестьян на землю в XIV-XV вв. обеспечивалось обычным правом и признавалось как феодалами, так и должностными лицами государственного аппарата». Об этом, по мнению И.А. Юхо, свидетельствуют многие документы. Однако уже в начале XVI в. правящая верхушка начинает отрицать право собственности крестьян на землю.
Точку зрения М.К. Любавского в настоящее время развивают М.Ф. Спиридонов и Д.Л. Похилевич. Последний постарался дать наиболее полное теоретическое обоснование этой точке зрения. Критикуя всех сторонников крестьянской собственности на землю, он пишет: «Если обратиться к законодательному и актовому материалу XV-первой половины XVI в., то в нем нельзя найти свидетельств о праве собственности крестьян на землю». При этом, игнорируя собранные критикуемыми исследователями подобного рода свидетельства, сам Д.Л. Похилевич приводит порой явно некорректные данные. Так, утверждая, что в конце XV в. при князе Александре не признавалась собственностью купленная крестьянами земля, более того, купленная у них феодалом, он приводит следующий случай: великий князь Александр, подтверждая в 1495 г. Пану Хребтовичу права на его имение, и в том числе купленное им село на Волыни, оговаривает: «Ино, коли он тое сельцо купил в земян Володимирских вечно, а не в смердов», Но со смердами пример неудачный - ведь это специфический отряд сельского населения, находившийся с князем в гораздо более тесных связях, чем остальные сельские жители. Д.Л. Похилевич вынужден учитывать данные источников. «И в дореволюционной, и отчасти в советской историографии приведено много примеров продажи, дарения, дачи в приданое крестьянами земли», - отмечает ученый. Но тут же оговаривается: «Однако право отчуждения - это еще не право собственности». Но совеем не учитывать право отчуждения - значит обрекать себя на невозможность в рамках современного понятийного аппарата хоть как-то осмыслить средневековую собственность. Те же ограничения, которые накладывались на крестьянскую собственность, были характерны и для других форм собственности в Литовско-Русском государстве. Вызывает возражение и другая мысль исследователя: «О праве крестьянской собственности на землю законы XV-XVI вв. молчат, потому что такого права уже не было». При огромной роли в ту эпоху неписаного, обычного права такой подход к юридическим памятникам вряд ли правомерен. К тому же только составители I Статута имели претензии создать общее право для всего государства. Остальные законодательные акты (как, впрочем, в реальности и Статут) действовали наряду с обычнымм правом. Стремление Д.Л. Похилевича объяснить право крестьян на землю экономическими интересами феодалов для времени XV-начала XVI вв., когда большинство сельского населения было еще свободным, не представляется нам убедительным. Большое, если не основное, пусть и скрытое, «внутреннее» место в системе доказательств Д.Л. Похилевича занимает убеждение в том, что утверждение феодальных отношений в «русской части» Великого княжества Литовского восходит еще ко временам Киевской Руси. В XVI в. в Центральной и Восточной Европе были уже «второе издание крепостничества». Вот почему он не мог допустить, что Ю. Юргинис и Д.И. Мышко, как и В.И. Пичета, считают, что феодальные отношения в исследуемом регионе оформились лишь во второй половине XVI в. Между тем никакого «второго издания крепостничества» не было, а названные исследователи, видимо, интуитивно в эпоху господства идей Б.Д. Грекова о раннем развитии феодализма в Древней Руси приходили к выводу о незавершенности процесса развития крупного землевладения вплоть до второй половины XVI в. Изыскания последних лет показали, что феодальные отношения в Киевской Руси еще не были развиты. Так что теория Д.Л. Похилевича отнюдь не опирается на «феодальный» фундамент в Древней Руси.
Противоречив подход Д.Л. Похилевича и к статусу великокняжеских земель, рассмотрение которого является одним из звеньев его концепции. Исследователь считает, что «великий князь Литовский был верховным собственником всех земель государства, а в его домен вошли земли, которые никому не принадлежали...». Но пытаясь выбраться из этого противоречия, Д.Л. Похилевич острие полемики направляет против М.В. Довнар-Запольского, который считает, что уже в конце XV в. господарские земли делились на две части: находившиеся в общем государственном владении (восточные области) и находившиеся в личном пользовании князя (западные области). Д.Л. Похилевичу гораздо ближе позиция В.И. Пичеты, который писал: «Все находившиеся во владении великого князя земли составляли личную собственность господаря. Деление земель на дворовые земли великого князя и государственные земли в прямом смысле слова не было еще произведено». По мысли Д.Л. Похилевича, «лишь Люблинская Уния и установление свободных выборов короля повлекли изменение статуса домена великого князя... поскольку короли были выборные, то и экономии можно рассматривать как государственное имущество, передаваемое избраннику в виде бенефиция на его содержание». Почему нельзя считать великокняжеский «домен», который, конечно же, не был никаким доменом, государственной собственностью, но другого по своей сути государства. Ведь сам Д.Л. Похилевич пишет: «До конца XVI в. все доходы от господарских имений поступали в единую великокняжескую казну. Из нее производились расходы на государственные, дворцовые и личные нужды князя. Никакого отдельного финансово-экономического органа, который ведал бы чисто государственными доходами и такими же расходами, не было. По феодальному правосознанию княжеское (королевское) понималось как государственное, и наоборот». Следовательно, и сам Д.Л. Похилсвпч признает, что речь идет о государственной собственности, но другой по своей сути. Впрочем, насколько приложимо к этому явлению жесткое понятие собственность»?
Но как же можно определить это интереснейшее явление? При самом беглом взгляде на материал и на историографическую ситуацию можно заметить, что они калька с того, что существует в историографии Северо-Восточной Руси, т. е. проблемы «черных земель». Правда, Д.Л. Похилевич писал, что в «домене» великого князя не находим земель типа «черных волостей». Но гораздо ближе к истине был М.В. Довнар-Запольский, который заметил: «Если бы понадобилось сравнение... государственных имуществ Литовской Руси и Московской, то так называемые Подвинские и Поднепровские волости первой можно сравнить с черными землями второй». В историографии Московского государства правильное решение вопроса, на наш взгляд, намечено трудами Д.И. Раскина, А.М. Сахарова, И.Я. Фрояпова, А.Л. Шапиро. А.М. Сахаров отметил, что «попытки дать статические определения положения черных земель в любом случае встречают сопротивление самого исторического материала». Ленинградские же авторы писали о том, что в «черном землевладении XIV-XV вв. отражен переходный характер землевладения от безраздельного права общины и общинников на землю через разделенную собственность к ликвидации крестьянской земельной собственности». Думаем, что этот в полной мере диалектический подход вполне приложим и к проблеме «черных земель» Западной Руси. Идея господарской собственности вызревала постепенно на протяжении двух с половиной столетий, и критерием здесь было прикрепление крестьян, превращение поборов которые с них собирали в ренту. Процесс этот интенсивно шел на протяжении первой половины XVI в. и особенно ярко проявился в известных реформах Сигизмунда-Августа.
Итак, государственное частное землевладение формируется на протяжении длительного времени. Но как обстояло дело с крупным частным землевладением? Впрочем, мы уже видели, что крупное частное землевладение в Литовско-Русском государстве также появляется достаточно поздно. Теперь уместно поставить вопрос, как оно появляется?
Пожалуй, последним, кто писал об этом на материалах, правда, Северо-Восточной Руси, был В.Б. Кобрин. Он справедливо отметил, что вопрос о том, как появляется крупное частное землевладение, «еще сложнее, чем проблема хронологических рамок процесса». Выделяется два основных пути. Один «снизу», когда земельная собственность появляется в результате распада общины, выделения более богатого общинника, который и оказывается частным крупным землевладельцем. Другой путь «сверху», т. е. путем княжеских пожалований. По мнению В.Б. Кобрина, «основным путем создания крупного вотчинного землевладения в Северо-Восточной Руси, как и в Новгородской земле, было княжеское пожалование (покупки общинной земли на Северо-Востоке не прослеживаются)». В основе же концепции развития землевладения «снизу» лежат не столько факты, сколько цепочка логических умозаключений. Мы не можем быть столь категоричными, как В.Б. Кобрин. Земельная собственность могла появляться «снизу», и в соответствующем месте мы это видели (земельная собственность мещан, земян - вот примеры такого рода собственности). И все-таки, действительно, магистральным путем развития крупного землевладения в Восточной Европе был путь «сверху». Это землевладение, возникая достаточно поздно, несло на себе множество «родовых» черт. Для объяснения феномена возникновения крупной земельной собственности (повторяем, что речь идет именно о крупной, привилегированной собственности) не нужно возводить искусственную конструкцию под названием «верховная собственность» или вновь обращаться к проблеме вотчинных и публичных функций княжеской власти. Другими словами, надо постараться избежать ошибок и историка-экономиста конца XX в. и историка-юриста начала того же столетия. Для этого видим только один путь - постараться максимально учесть психологию людей того времени, явления обычного нрава, архаику общественных отношений. Особое значение приобретает проблема кормлений и держаний.
Уже в дореволюционной историографии было подмечено, что пожалование кормлений предшествует пожалованию населенных и ненаселенных земель. Позже стройную концепцию соотношения кормлений и крупной земельной собственности на материалах Северо-Восточной Руси создал С.Б. Веселовский. В последние десятилетия о передаче прав сбора государственных доходов, как о явлении, предваряющем появление крупного землевладения, все чаще пишут применительно к различным регионам. Это и Западная Европа, средневековая Хорватия, и средневековая Русь.
Прежде всего, отметим, что кормления, столь ярко отображенные на страницах исследовании И.Я. Фроянова, продолжают быть основой материального обеспечения управляющих и в изучаемый период. «Особой формой пожалования было хлебокормление, известное еще во времена Киевской Руси, как верно подметила А.Л. Хорошкевич. Также верно и то, что в Великом княжестве Литовском этот термин впервые стал применяться в восточных районах. Семен Шемячич получил волость Обольцы в «хлебокормленье». Староста городенский Александр Гольшанский в 1503 г. вместо двора Побоева Волковыйского повета, данного ему в кормление, получил на тех же условиях другой - Дубну в Городенском повете и т. д.
Бояре земель, входивших в Великое княжество Литовское, имели право «держания» волостей. По наблюдениям М.Ф. Владимирского-Буданова, «особенно частым и важным предметом пожалования было управление волости. Обыкновенно в каждой земле... бояре центрального города получали поочередно управление волостями этой земли». Широко система держаний была распространена в Полоцкой земле. Бояре Бириболдичи держали волость Мородно еще со времен Витовта. В держание передавалась волость Себеж и др. То же самое было и в Витебской земле. Здесь князя сменил наместник. Вне круга его управления были волости, которые раздавались боярам в держание по годам. Распространена была эта система и в Смоленской земле, о чем свидетельствует уставная грамота Смоленской земле. В Киевской земле волости также раздавались боярам. Таких волостей было много. Так, в районе Путивля, до занятия его Москвой, было четырнадцать волостей, раздававшихся по годам боярам. Мы знаем о раздаче волостей королем Казимиром боярам житомирским и киевским. Волость дастся на год «на окуп с татар». Очень характерный пример дошел и от той же Киевской земли. Боярин Пирхайло обращается с просьбой: «...абы дал ему тот год выдержат, отодвинувши инших, а другий бы год к тому придал на окуп, што жона его и дети у Орде».
Таким образом, раздача волостей - явление, характерное для всех земель Великого княжества Литовского. Это явление выросло еще на основе долитовских отношений». Держание это «по своему характеру являлось выбиранием доходов, так как самое управление в действительности находилось в руках местных жителей и осуществлялось через выборных лиц». Такая постановка вопроса представляется нам принципиально важной. Ведь это были никакие ни бенефиции или льны. Управляющие благоденствовали за счет участия в достаточно еще примитивном государственном аппарате, а управляемые вносили им плату за выполнение общественно полезных функций. Вот, на наш взгляд, одна из ярких особенностей развития Восточной Европы.
Достаточно лишь обратиться к Литовской Метрике, чтобы убедиться в количестве и масштабах внеземельных доходов. Это доходы «с корчем», «с мыт», «з вин» и т. д. Во всех этих случаях должностные лица награждались не землей, а государство делится с ними своими доходами, причем отнюдь не обязательно деньгами. Это может быть материя - «сукно махальское» (несколько локтей) или «адаматки» - сукно «фролинское». Это может быть соль. Кто-то должен довольствоваться лисьей шубой или «панцером». Наряду с передачей в держание волостей давались жеребята, рожь или овес. А вот Михаилу Маскевичу - «тивунщина великая мозырская на год после Киселя... Роману Михайловичу - бобровщина на год после Олехна Охремовича... Михаилу Головничу - ловчое...». Количество этих примеров можно было бы умножать до бесконечности. Надо еще и еще раз подчеркнуть роль неземельных доходов в материальном обеспечении «функционеров управления» в Литовско-Русском государстве.
Обратим внимание и на то, что если всякого рода кормления уходят своими корнями вглубь веков, то в рассматриваемое время проявляются и новые явления, вызванные усложнением и развитием государственного аппарата. Это «держания урядов» - государственных должностей. Впрочем, отличить первые от вторых весьма трудно. Держанием было наместичество - основное звено государственного аппарата Великого княжества Литовского. Доход, который получали наместники, был по существу наместничьим кормом. Держание урядов было насквозь пронизано архаическими традициями. Одна из ярчайших традиций такого рода - челобитье. Уже дореволюционные историки обратили внимание на то, что «челобитья» при раздаче «урядов» - давний обычай в Великом княжестве Литовском. Обычай этот был повсеместный и заключался в том, что человек, хотевший занять какой-либо «уряд», «бил челом» - обращался с соответствующей просьбой и вносил какой-либо дар. В списке пожалований «урядов» (1482 г.) зафиксированы для памяти суммы, которые в виде «челобитья» заплачены господарю. Интересна и «приходно-расходная запись писаря господарского Федьки Хребтовича, в которой, наряду с данями («Олучичяне дани дали...» и сл.), перечисляются и доходы от наместничества («наместник от наместничества). О распространенности этого явления говорит и привилей 1492 г., в котором Александр установил за раздачу «урядов» не брать определенных сумм, а довольствоваться добровольным подарком.
Итак, огромное значение внеземельных доходов на ранней стадии развития Великого княжества Литовского вряд ли стоит дальше доказывать. Но ведь такого рода пожалования могли быть отправной точкой и для земельных пожалований. В литературе писали о постепенном преобразовании держаний и кормлений в земельные владения. Могло это происходить и в исследуемом регионе. М.Ф. Владимирский-Буданов заметил, что владение пожалованным селом и «держание» волости (т. е. управление его) весьма близко соприкасаются друг с другом. То же отметил и А. Е. Пресняков: «Пожалование имений, населенных тяглыми людьми или людьми низших служб, - в основе такое же пожалование доходов, как и пожалование волостей. Но в первом случае с этим сплетается пожалование имущества, как видно из оговорок «восхотят ли за им быти», либо могли «выпроводиться» с движимым имуществом. Во втором пожалование дохода выступает в чистом виде - волость дается боярину, чтобы он ее «тот год выдержал», или «выбрал на весь год», или дастся на определенную цель». В этом и есть разгадка феномена пожалования. В общественном сознании той поры не умещалось понятие собственности, которое и в современной-то нашей политэкономии чрезвычайно расплывчато. Власти все равно было, что жаловать, «Служилому человеку - жалованье за службу, в чем бы оно ни состояло», - писал М.Ф. Владимнрскнй-Буданов. О сходстве внеземельных и земельных пожалований свидетельствуют все те же «чоломбитья». «Чоломбитья, вносившиеся при получении земли, были также санкционированы обычаем, как и при занятии урядов», - пишет Ю. Бардах. М.К. Любавский приводит множество примеров челомбитий по поводу пожалования земель, что избавляет нас от необходимости приводить цитаты из книг Литовской Метрики. Нам важно подчеркнуть отсутствие принципиального отличия разных форм пожалований в общественном сознании той поры. Не случайно, что как бояре «келейно» держат волость, так же по очереди могут держать, и «селцо»: владыка смоленский бьет челом о «селце пустом» в Смоленском повете, которое держал боярин смоленский Данильевич, а потом «тоеж селцо держал Васко Овчина». Отсюда широкое значение термина «держать»: можно было «держать» и Смоленск, и «селцо».
Все эти явления, хорошо прослеживаемые на материалалах западнорусской старины, находят и общетеоретическое объяснение. «Власть начинает в принципе обозначать большие возможности для того, кто ее осуществляет, по сравнению с теми, кто служит ее объектом. Эти возможности обнаруживаются в первую очередь в материальной сфере», - писал изучавший архаические общества Л.Е. Куббель. Перефразируя знаменитый афоризм Л.Г. Моргана, можно сказать, что в Западной Руси должность была почвой, на которой вырастала аристократия и ее собственность.
Другой путь формирования земельной собственности – это пожалование ненаселенных земель. Речь здесь идет также об очень архаических воззрениях, суть которых применительно к Киевской Руси исследовал И.Я. Фроянов, а для Литовско-Русского государства - М.К. Любавский. Еще в Киевской Руси князь, выступая представителем народа, имел право распоряжаться свободными землями, которые не принадлежали ни ему как частному собственнику, ни крестьянской общине, а были государственным сектором. В древнерусский период этот сектор был своего рода государственной собственностью города-государства. Литовские князья в споем праве распоряжаться незанятыми землями наследовали образ правления Рюриковичей. Естественно, что в период XIII-XV вв. значение такого рода земель возросло: с одной стороны, шло усиление самой княжеской власти, с другой - увеличилось количество обработанных, но запустевших земель. Князья в XIV-XV вв. начинают за службу раздавать эти земли.
Вот тут мы подходим к еще более глубинному понятию, понятию, которое очень многое разъясняет в западнорусской старине. Это-служба. М.К. Любавский заметил, что «доходы, которые наместники-державцы получали от своих держав, рассматривались не только как вознаграждение за исполнение обязанностей по их должности, но и как вознаграждение за их службу господарю вообще, как средство содержания высшего слоя военно-служилого класса, его кормленье». Но и земли тоже давались за службу.
Изучение материалов по истории русских земель Великого княжества Литовского свидетельствует, что везде, во всех его регионах развитию крупного землевладения предшествовала служба, служебные отношения. На древний характер служебных отношений обращалось внимание в литературе. С.В. Рождественский, применительно к Северо-Восточной Руси, писал: «Все эти противоречия, в какие впадают некоторые попытки показать, существование поместий в глубокой древности, разрешаются признанием факта, что идея подчинения землевладельческих прав условию службы гораздо старше поместья, что поместье являлось одной из частных и поздних форм осуществления этой идеи». Крупное землевладение, собственно, и возникает путем передачи служебного населения, которое отныне должно нести свою службу на адресата. Это население составляет княжеские «пути»; княгине Евпарксии Мезецкой даются пять служб в Смоленском повете, в «Дубровенском пути».
Как мы уже видели, все население западнорусских земель на определенном этапе становится служилым. Служебные отношения буквально пронизывали общественную и экономическую жизнь государства. В то время, когда в Литовско-Русском государстве «не развилась вполне дифференциация сословий на почве шляхетского принципа, с одной стороны, и немецкого городского права - с другой», служебные отношения доминировали в государственном правлении. «Литовское правительство часто не знало, какой повинностью обязаны служить государству те или другие лица... В этих случаях вопрос о принадлежности их к тому или другому классу решался показаниями населения... Вопрос о принадлежности имения тому или другому лицу... о роде повинностей и т. п. также нередко решался на основе сведений, получаемых от местного населения». Такие архаические воззрения населения на характер службы, отсутствие замкнутости сословий - все это создавало для великого князя возможность в случае военных и административных потребностей переводить население из одной службы в другую, пополняя, например, военный контингент. Более того, сама земля начинает «служить». Происходит то, на что обратил внимание Н.П. Загоскин, правда, применительно к Северо-Восточной Руси: сама земля находилась в службе, как бы служила государству. На материалах западнорусских земель эта особенность проступает еще ярче. Как писал М.В. Довнар-Запольский, «известный объем повинностей и платежей был связан не с субъектом обложения, а с объектом, т.е. с землей. Это, несомненно, очень древняя черта, плотно укоренившаяся в мировоззрении литовско-русского общества». И книга земельных раздач Казимира, строго держится понятия о повинностном значении земли, в ней даже находим известия о «пустовской» земле с определением ее служебного положения.
Но каково же происхождение этого явления? Конечно же, нельзя согласиться с тем, что это влияние немецкого ордена - мнение, не раз высказывавшееся в немецкоязычной литературе. Что касается русских и некоторых советских историков, то, зачастую констатируя наличие служебных отношений, они не старались понять истоки этого института. Так, М.К. Любавский приурочил службу к «доменам» князей, но тут же делал такие оговорки, которые отнюдь не позволяют считать эти земли «доменами». Б.Д. Греков также считал эти «служилые» земли «доменами» уже без всяких оговорок, указывая на их древнерусское происхождение. А.Л. Хорошкевич писала, что «конная служба была достоянием любого вольного человека и легко совмещалась с земледелием и ремеслом».
Для понимания служебных отношений в западнорусских землях надо обратиться к такому явлению, как «служебная система», которая уже давно и плодотворно изучается на материалах Центральной Европы. В Восточной Европе «служебная система» также обнаружена. Б.Н. Флоря подметил, что «если в Центральной Европе (за исключением такой области, как Мазовия) источники XII-XIII вв. дают уже явные свидетельства упадка «служебной организации», а в начале XIV в. сведения о «служебном населении» вообще прекращаются, то у восточных славян очень существенные реликты «служебной организации» сохраняются и в более поздний период - во второй половине XV-первой половине XVI в.». С этим мы вполне согласны. Но что за институт «служебная организация»? Принципиальное значение для решения этого вопроса имеют работы одного из крупнейших исследователей служебной организации Д. Тржештика. Обратившись к «среднеевропейской модели государства периода раннего средневековья, он пытался решить вопрос о том, можно ли эти государства считать феодальными, «т. е. являлась ли разветвленная и сложная система налогов и служебных обязанностей по отношению к князю и всему правящему слою, который в ней принимал участие, поземельной рентой и прибавочным продуктом, отбиравшимся у княжеских крестьян. В таком случае, однако, государство должно было быть как собственником земли княжеских крестьян, так и их господином. Оно должно было бы лишать их как собственности, так и свободы». Д. Тржештик считает, что исходным пунктом феодализации была не собственность, а свобода. «Как только государство начинало требовать со свободных людей налогов и службы, это неизбежно обозначало - и не только в представлении людей, - что они лишены и свободы и собственности. Значит, эти налоги являлись фактически поземельной рентой, и наследственная собственность княжеских крестьян стала в действительности только наследственным владением...». «В этом разделении собственности на землю и власти над людьми и заключена, собственно, тайна «общественной конструкции» среднеевропейских государств». Здесь перед нами еще одна модификация (которая уже по счету!) «верховной феодальной государственной собственности на землю», и ей можно адресовать, все те возражения, которые делались против других подобного рода версий. Заметим еще, что в данном случае совершенно не учитывается общественно полезная роль княжеской власти, придается прямо-таки сакральное значение налогам и повинностям. Между тем архаические налоги уходят своими корнями в глубокую древность и ничего общего не имеют с феодализмом. Особенностью же службы на раннем этапе ее развития было как раз то, что она прекрасно уживалась со свободой. Люди были свободны, но они служили, так как к этому их вынуждала сама ситуация - необходимость каждодневной борьбы с внешними врагами. К тому же продвижение от свободы к несвободе, действительно, может служить показателем продвижения к феодализму, но без сдвигов в отношениях собственности вряд ли такой переход возможен, и ставить этот процесс во главу угла вряд ли правомерно, так как вполне можно получить конструкцию, определяемую как «феодализм без берегов».
Те же возражения можно адресовать и отечественному стороннику чешского ученого - Б.Н. Флоре. Он выделяет обсуждаемые в литературе две точки зрения. Согласно одной «служебное» население представляло собой часть княжеского хозяйства, было связано с княжескими «дворами» как центрами этого хозяйства и должно было обслуживать потребности лишь правителя и его свиты; согласно другой «служилое население было связано прежде всего с «градами» как военно-административными центрами государства и должно было обслуживать потребности не только монарха и его окружения, но и органов государственной власти на местах, персональный состав которых совпадал практически с верхними слоями формирующегося господствующего класса в целом. По мнению Б. Флори. восточноевропейский материал подтверждает последнюю точку зрения, несмотря на то, что существует «подкрепленное достаточно большим количеством фактов заключение такого исследователя, как В.И. Пичета, который охарактеризовал служилое население, как лиц, которые прямо или косвенно связаны с господарским двором». Б.Н. Флоря считает, что служилое население должно было обслуживать и замки, а не только дворы, что, собственно, и служит подтверждением точки зрения Д. Тржештика и Б. Кшеменьской. Однако стоит ли так искусственно разделять «дворы» и «замки» и на основании этого разделения делать столь далеко идущие выводы. И «дворы», и «замки» выполняли в первую очередь общественно полезные функции по обороне земель. К тому же наместникн-державцы, которые сидели в господарских замках, отнюдь не подходят под определение господствующего класса в целом, который в ту пору еще и не сложился. Считаем, что восточноевропейский материал не подтверждает концепцию Д. Тржештика.
Как же можно представить развитие «служебной системы», или, говоря шире, «служебных отношений» на материалах бубующих Белоруссии и Украины? Ее истоки (и тут Б.Н. Флоря совершенно прав) существовали еще в Киевской Руси. Связана она была с тем своеобразным политическим тандемом, который существовал в тот период: князь, княжеская власть - народное вече. Как показали исследования И.Я. Фроянова, в ту пору еще не было противостояния между этими институтами. Князь был необходимым элементом той социально-политической системы, которую можно охарактеризовать как город-государство. Важнейшей функцией княжеской власти была военная. Естественно, что это накладывало свой яркий отпечаток и на княжеское хозяйство, в котором развивались преимущественно коневодство и некоторые другие отрасли, которые «работали на войну». Естественно, что в этом княжеском хозяйстве были задействованы и люди. Однако в условиях политической жизни Древней Руси, которая основывалась На принципах непосредственной демократии, «служебная организация» не могла получать значительного развития. Последнее слово и в делах войны оставалось за «людьми» - «воями», ополчением, состоявшем из городских и сельских жителей, которое зачастую именовалось по названию главного города земли. Сам князь находился в значительной зависимости от городской общины, которая могла изгнать «нелюбого» князя, показать ему «путь чист».
В бурях трагичного для Руси XIII столетия происходит упадок городских общин. «Другое крупное новшество, также развивающееся еще в XII в., но особенно резко выступающее в самом его конце и в начале XIII в., - это значительное усиление княжеской власти». В чем конкретно проявлялось усиление? С одной стороны, он пишет об «окняжении земли», об изменении воззрений на территорию земли, с другой стороны, практику пожалования земель он не видит «основания выводить из идеи о князе как владельце всей земли». Думаем, что «служебная организация», ее развитие и являются своего рода отражением усиления княжеской власти. При этом княжеская власть не просто подминала под себя народ, разрасталась на народном теле. Ведь и в бурных событиях XIII в. княжеская власть не утратила своих общественно полезных функций. Можно сказать, что значение их даже увеличилось - ведь в условиях упадка в ряде регионов, причем зачастую и физического уничтожения городских общин, княжеская власть оказывалась наиболее организованной и организующей силой. Осуществлялись эти общественно полезные функции именно с помощью растущей «служебной организации». Здесь и ответ на один из вопросов, которые ставит Б.Н. Флоря, рассматривая «служебную организацию» в Восточной Европе: вопрос о социальном происхождении групп населения вовлеченных в деятельность «служебной организации». Разногласия между сторонами исследователь формулирует следующим образом: принадлежало ли служилое население по происхождению к числу княжеских рабов, выделенных для несения определенных повинностей, или в состав «служебных» была вовлечена часть свободного населения сельских общин, на которую были возложены определенные «службы», либо оно формировалось из представителей обоих названных социальных групп. Думаем, что этот вопрос решается простым перенесением его в хронологическую плоскость. Чем глубже в древность, тем большую роль в служебное системе играло рабское население, но тем менее широк был круг охвата самой этой «служебной системы». Среди свободного служилого населения в древний период выделяются, пожалуй, бояре. Что же касается вотчины, в том числе и княжеских «дворов», то, как убедительно показал И.Я. Фроянов, они основывались на труде рабов, а также полурабов и полусвободных. В XIII столетии служебная организация начинает расти. Связано это было с усилившейся военной опасностью, необходимостью отстаивать самое физическое существование восточнославянских этносоциальных организмов. Рост «служебной организации» нашел отражение в формировании княжеского «двора». Все больше эта служебная организация охватывала свободное население. Вспомним злополучных берестьян: «ловчее», которое ввел им князь (в Литовско-Русском государстве это назвали бы «новиной»), - как раз свидетельство растущей «служебной системы». «Ловчее», как и другие «регалии», - отнюдь не «существенная составная часть верховной собственности», а свидетельство роста «служебной системы» вширь. Этому росту начинает соответствовать и адекватная государственность.
Вот так и шло формирование этой системы до литовского завоевания». В. Каменецкий, замечавший, как и многие другие исследователи, эту служебную систему, писал о том, что оформил ее Витовт, а на какой основе - «nie wiadomo». Теперь мы можем твердо сказать, что «wiadomo». Но распространение власти литовских князей дало новый толчок развитию этой системы. Во-первых, власть литовского князя была сильнее власти его предшественников, ведь она приходила извне, а в иных случаях и навязывалась силой. Во-вторых, и это главное, сказывалось то постоянное военное напряжение, которое приходилось испытывать литовско-русскому государству. Это расширение служебных отношений отражено в летописных памятниках. «...Приде на помочь (Витовту. - А.Д.) великий князь смоленьскии Светславич со всими смоленскими силами и удари чолом великому князю Витовту у службу». Киевляне «вдарили чолом» Гедимину и «поддалися служити ему и присягу на том дали и переяславляне». Как видим, служба уже мыслится как нечто всеобщее для всей земли или княжества. Ясно, что когда в летописи встречаются формулировки типа «...Полътеск вдася ему», речь также идет о службе (так формировалась «всеобщая служба»). Все население - свободное (за исключением рабов), и в то же время все население служит, оно служилое.
Эта служба, служебные отношения отнюдь не были феодальными. Более того, они не имели с западноевропейским феодализмом ничего общего. Это система общественных и экономических отношений, характерная для Литовско-Русского государства (а может быть, и для всей Восточной Европы?). Основной причиной столь широкого развития служебной системы, известной и странам Центральной Европы, были внешние условия, а предпосылкой - «общинное прошлое», унаследованное от Киевской Руси. Литовско-Русскому государству надлежало выстоять в неравной борьбе на несколько фронтов. Естественно, что это потребовало перестройки всей общественной жизни на военный лад, что привело, в свою очередь к разрастанию до государственных масштабов военно-служилой системы. Прежние воинские контингенты - ополчения земель уже не оправдывали себя в новых условиях, и на смену идет всеобщая «служба». Однако на новой ступени - та же военная опасность в качестве основной причины и западное влияние в качестве предпосылки приводят к появлению крупного иммунизированного землевладения, которое разрушило прежние структуры. Тут почти полная аналогия со странами Центральной Европы, в которых «служебная система» также была разрушена иммунизированным землевладением. На смену свободному военно-служилому человеку идет шляхтич, который выставлял со своей земли воинов в «земское», т. е. в данном случае уже шляхетское ополчение. Процесс этот сопрягался е вызреванием сословий, среди которых первенствующую роль начинала играть аристократия.
Но что же такое иммунитет и почему он сыграл столь большую роль? Историография иммунитета Северо-Восточной Руси достаточно велика. Она была проанализирована С.М. Каштановым. Он отметил в дореволюционной историографии борьбу двух тенденций: одной, стремившейся доказать независимость возникновения иммунитета от государства, а другой, отстаивавшей мысль о его государственном происхождении. В дореволюционной историографии наиболее подробно в качестве важнейшего института феодального строя иммунитет изучал Н.П. Павлов-Сильванский. Его рассуждения направлены на то, чтобы доказать обычно-правовое происхождение иммунитета. Доказательства его, однако, до удивления немногочисленны. Он ссылается на грамоту Мстислава Владимировича, в которой пожалования монастырю даются «с данию, с вирами и с продажами» и пишет, что «права дани и суда не являются по этой грамоте предметом особого пожалования, но составляют как бы естественный придаток к праву собственности на село». Почему здесь эти права выступают естественным придатком, неясно. Не убеждает и приведенная грамота Олега Ивановича Ольгову монастырю в Рязани, в которой село Арестовское дастся «с винами и т.д.». Так же мало «работает» на идею Н.П. Павлова-Сильванского и грамота первой половины XV в., в которой «деревня из старины тянет судом к нам...». Без особых доказательств Н.П. Павлов-Сильванский отверг мысль Б.Н. Чичерина и Ф. Дмитриева о давнем пожаловании деревни в кормление и сделал вывод в пользу того, что «иммунитетные права происходят не из отдельных княжеских пожалований, а из общего обычного права». Все эти наблюдения понадобились историку для того, чтобы поддержать, К.А. Неволина в том, что «в древнейшие времена права вотчинника были не теснее, а, напротив, еще обширнее, чем они были во времена позднейшие».
Вряд ли следует полемизировать с историком, жившим еще в начале нашего столетия, да еще занимавшимся другим регионом, если бы его идеи не нашли многочисленных последователей. И.Я. Фроянов обратил внимание на то, что идеи об обычно-правовом происхождении иммунитета все больше утверждались в советской исторической науке по мере того, как прочнее становились идеи о древнем происхождении крупного землевладения. С. В. Юшков в своей ранней работе отводил княжеской власти созидающую роль в становлении иммунитета, в дальнейшем же пришел к мнению о том, что иммунитет имманентно сопутствовал феодальному землевладению. К нашему времени «феодальная сущность иммунитета ... настолько укоренилась в сознании историков, что стала прописной, азбучной истиной». Добавим к этому, что азбучной истиной стало и некняжеское происхождение иммунитета.
Венцом естественного и плавного течения исторической мысли в области изучения не только иммунитета, но и крупного землевладения в целом (течения, которое было прервано 30-ми годами) является полемика между С.Б. Веселовским и А.Е. Пресняковым. В этой полемике, как в капле воды, отразились все достижения и недостатки в развитии дореволюционной исторической науки. Одним из центральных пунктов спора был вопрос об иммунитете. Еще М.К. Любавский в работе, близкой по времени к трудам Н.П. Павлова-Сильванского, отвергал мнение последнего об обычно-правовом происхождении иммунитета. Однако наиболее полно идеи именно о княжеском пожаловании обосновывал С.Б. Веселовский. В 1926 г. он издал работу, посвященную установлению вотчинного режима, где и высказал свои соображения по поводу иммунитета. С критикой его труда выступил А.Е. Пресняков, принявший сторону Н.П. Павлова-Сильванского. С.Б. Веселовский вновь вернулся к этой теме в работе, которая увидела свет через много лет после критики его первого труда А.Е. Пресняковым. С нашей точки зрения, С.Б. Веселовский в этой полемике был силен прежде всего тем, что признал достаточно позднее возникновение крупного землевладения в Восточной Европе. Факт этот ныне очевиден. Вот почему, силясь доказать древнее происхождение землевладения, А.Е. Пресняков в первой части своей критической работы проигрывает С.Б. Веселовскому. Возражая А.Е. Преснякову, С.Б. Веселовский в более поздней работе высказал ряд удивительно простых и бесспорных мыслей. Он выступил против того, чтобы связывать иммунитет с княжеской властью, ибо такая постановка вопроса вынуждает обратиться к еще более темному вопросу - о происхождении княжеской власти. С точки зрения историка, «самое понятие иммунитет... предполагает существование какой-то власти, которая для некоторых лиц делает исключение в судебной и податной области... Иммунитет - изъятие из каких-то общих правил». Ученый справедливо призвал не растягивать понятие иммунитета до бесконечности и пришел к выводу о необходимости говорить для древнейшего времени только о «предпосылках иммунитета». Среди сильнейших сторон его концепции также и мысль о том, что «самое понятие частной собственности на землю как вещного права, определенного и одинакового для всех, находилось в процессе развития».
Однако слабость С.Б. Веселовского и одновременно сила А.Е. Преснякова заключалась в том, что первый не мог избежать крайностей историко-юридического подхода. Вот откуда у С.Б. Веселовского соображения об отказе князя от некоторых своих частновладельческих прав и т. д. Все это не без оснований дало возможность А.Е. Преснякову обвинить С.Б. Веселовского в приверженности теории верховной собственности на землю. Между тем самому А.Е. Преснякову удалось сформулировать своего рода квинтэссенцию того спора, который шел в дореволюционной исторической науке и отражение которого практически можно найти во всех работах начала века, в том числе и по истории Литовско-Русского государства. Это спор о соотношении «частноправовых и государственных, публично-правовых отношений». Этот вопрос продолжал волновать русских историков вплоть до революции и 20-х годов. Достаточно вспомнить то, что писал о своем учителе А.С. Лаппо-Данилевском С.II. Валк. Так вот, именно А.Е. Пресняков ясно указал на смешение этих принципов в общественной и правовой жизни Древней Руси. Более того, он пришел к выводу о том, что для Древней Руси нет оснований «выводить из землевладения не только предпосылок иммунитета и в отношениях подсудности, но также повинностей хозяйственного характера, а, вернее, представлять себе дело так, что власть над трудовой силой была предпосылкой для организации как вотчинного, так и дворцового землевладения, с постепенным разграничением их прав и интересов». Это разграничение путем освобождения населения иммунитетного владения от ряда сборов и повинностей и от вмешательства в административную и хозяйственную власть над ним вело к превращению повинностей из княжеских в вотчинные и к закреплению вотчинной юрисдикции за счет княжеской. Многое здесь убеждает, однако А.Е. Пресняков не обращает внимания на прерогативы городских и сельских общин. Волновала эта проблема гораздо позже и Б.Д. Грекова. Это и понятно. Как исследователь Б.Д. Греков формировался еще до революции. Он спорит с И.А. Линниченко, придававшим большое значение общинному землевладению, и отмечает при этом, что «очень трудно в наших источниках, говорящих о княжеских земельных пожалованиях, распознать, где и в каком случае князь действует как носитель верховной власти, а где – как собственник домена».
Вот такой вид приняла уже в 40-х годах XX в. та антиномия, которая так будоражила мысль историков начала века. Отметим, впрочем, что и в таком виде подход к проблеме, восходящей к историографии начала века, гораздо более перспективен, чем теория «верховной собственности на землю», утвердившаяся в историографии в 50-70-х годах, или попытка облечь понятие иммунитета в схоластические «марксистские одежды».
Думаем, что роли иммунитета в процессе формирования и развития крупного землевладения в литературе уделяется еще недостаточно внимания. С.Б. Веселовский писал о том, что «историю иммунитета как феодального учреждения надо начинать только с тех времен, когда в истории Древней Руси появился и стал с течением времени играть все более и более важную роль новый фактор - княжеская власть». Здесь хорошо заметно характерное для С.Б. Веселовского стремление связать иммунитет с феодализмом, соединяя с феодализмом и княжескую власть. Для нас это не так очевидно. И.Я. Фроянов, развивая идеи, эпизодически высказанные С.В. Юшковым и Я.Н. Щаповым, убедительно показал дофеодальный характер иммунитета в Киевской Руси. И это при достаточно развитом аппарате княжеской власти. Наблюдения С.Б. Веселовского и И.Я. Фроянова свидетельствуют о том, что иммунитет проистекал из княжеских пожалований, по при этом в Киевской Руси, носил еще дофеодальный характер. Но для чего вводился иммунитет? По С.Б. Веселовскому, «иммунитет был универсальным средством, которое князья употребляли с самыми различным целями... нормальной формой управления». И.Я. Фроянов выдвигает на передний план финансовые интересы, заботы князя о материальном обеспечении социальной верхушки. Видимо, иммунитет был и тем и другим. «...Нередко различные мотивы соединялись и сплетались так тесно, что трудно сказать, какой из них был первым и главным». В зависимости от нужд государства и княжеской власти на передний план выдвигались то экономические, то административные интересы.
Именно иммунитет и был той силой, которая формировала крупное землевладение, одновременно способствуя распаду общества на сословия. Взгляд этот не нов. В не столь далекие времена о сдвиге в Литовском государстве от «служебного общества» к крупному землевладению и сословиям ярко писал В. Каменецкий. Но он связал иммунитет лишь с привилеями, которые давались с середины XV в., и под его пером великий князь литовский превратился в некоего демиурга исторического процесса. Это вызвало справедливые возражения со стороны Г. Ловмяньского, который отметил, что развитие иммунитета и крупной земельной собственности происходило и помимо привилеев, и соответственно весьма удревнил появление сословий в литовском обществе. Но значит ли это, что иммунитет не был связан с пожалованием? Конечно, нет. Сам Г. Ловмяньский отметил, что в коренной Литве древнейшим был церковный иммунитет, который исходил от княжеской власти. В русских землях Великого княжества Литовского иммунитет также исходил от местной княжеской власти, причем имел примитивные, архаические формы - был положительным.
Конечно, наличие привилеев, которые начинают выдаваться с 1447 г., придает значительную специфику политическому и сословному развитию Великого княжества Литовского и многое объясняет в его истории. Но и в период привилеев иммунитет в западнорусских землях развивался своеобразно и замедленно. И.П. Старостина обратила внимание на то, что «...положения о судебном иммунитете общеземского привился 1447 г. были внесены не во все областные привилеи. Не разбирая причин этого явления, можно полагать, что оно было обусловлено особенностями положения отдельных земель в ВКЛ и исторической обстановкой, в которой составлялись привилеи». Причины, между тем, находятся на поверхности и вытекают из уровня развития крупного землевладения. В Витебском привилее, который сложился до 1447 г., положений, регулирующих судебный иммунитет, нет вовсе. В Смоленском трактуется частный случай о праве суда над закладнем. Статьи о судебном иммунитете есть в Полоцком, Киевском и Волынском привилеях, но являются они уже реалиями начала XVI в.
Иммунитет Великого княжества Литовского еще ждет своего исследователя, но уже сейчас необходимо отметить его роль в процессе развития крупного землевладения. В условиях огромного значения государственных структур он был, пожалуй, единственным элементом «феодальных отношений» и начальным этапом процесса, ведущего к закрепощению - восточноевропейскому «феодализму».
Иммунитетом было и магдебургское право. Литература, посвященная магдебургскому праву в западнорусских землях, обширна. Исследователи всегда спорили и о причинах появления магдебургского права, и о последствиях его распространения. Но для нас сейчас в истории магдебургского права особенно важно выделить несколько моментов. Прежде всего, отметим, что оно было вторичным по сравнению с иммунитетом крупного землевладения. Магдебургское право в Великом княжестве Литовском появилось не в результате требований мещан, а вследствие верховной деятельности государства. Не всегда ранние пожалования магдебургского права охватывали все население - иногда только католическое. Более того, некоторые города, получившие это право раньше, вскоре его утратили и вновь приобрели в конце XV в. при более широком его распространении, когда оно (по периодизации Ю. Бардаха, это второй период его распространения в Великом княжестве) появляется в значительном количестве городских центров. Причем как раз в это время в восточных волостях возникают весьма ожесточенные конфликты, которые зачастую предшествовали введению магдебургского права.
О чем говорят эти факты? Видимо, в первый период распространение магдебургского права происходило и под влиянием Польши, и исходя из фискальных устремлений литовского правительства. Однако неразвитый в экономическом отношении восточноевропейский город отнюдь не нуждался в такого рода иммунитетах. По мере развития крупного землевладения, ломки прежней системы социальных отношений литовское правительство вновь обращается к магдебургскому праву, уже прежде всего в целях орудия управления. Поскольку село все больше оказывалось в руках крупных и средних землевладельцев, необходимо было создать какую-то правовую основу для социального и политического функционирования западнорусского города. «Городское самоуправление... развивалось наряду с укреплением земельной собственности дворянства, которое здесь, по примеру Польши, стало называться шляхтой. Из-за несовместимости двух противоречивых сводов законов - Литовского статута и магдебургского права - постоянно возникали конфликты между управляющими имениями и городскими магистратами». Действительно, в западнорусском обществе, особенно в восточной его части, магдебургское право приходило в столкновение с другими «правами», прежде всего обычным, продолжавшим жить не только в местечках, но и в больших городах. Это приводило к возникновению многих своеобразных черт в магдебургском праве Украины и Белоруссии. Иной раз под покровом магдебургского права продолжали господствовать отношения, сложившиеся гораздо раньше. Естественно, что, так же как и в случае с иммунитетом крупного землевладения, здесь оборотной стороной дела было конституирование особого сословия - мещан.